Бестеневая лампа

Платонов стоял рядом, слушал и отказывался понимать, зачем они это делают. Они – вот эти солдаты, которые идут на все, чтобы вернуться домой как можно быстрей. Оставляя в ненавистной им армии свои ноги, руки, глаза, селезенки… Этот вот – кишки.  Один решил топором палец себе отрубить: махнул разок, оттяпал самый кончик с половиной ногтя. Показалось мало – прицелился получше, рубанул до средней фаланги, тряпкой культю замотал, прибежал в медпункт, мол, спасите-помогите, рубил дрова, получил травму… Так прокурор отрубленный палец внимательно изучил и впаял ему за два удара – мало не показалось. Пришлось признаваться, что никакой случайности, что оба раза бил с умыслом. В итоге остался без пальца плюс уклонение от службы. А уж сколько было «случайных» выстрелов из автомата, «случайно» разорванных крестообразных связок, «случайно» проглоченных иголок и гвоздей – Платонов давно сбился со счета. – …В сознание приди, – толкнул его локтем Шаронов. – Суши вот здесь и потом показывай… Палочку Виноградова мне, – повернулся он к операционной сестре. – Глубоко слишком закопались. Платонов придержал в глубине раны тупфер, медленно отодвинул его в сторону. Шаронов аккуратно приподнял кишку пинцетом и начал накладывать первый ряд швов на культю прямой кишки… Вчера пришлось тщательным образом почитать операцию Хартманна. Конечно, вся надежда была на умения Шаронова, он был единственным, кто выполнял такие вмешательства в ординатуре и в госпитале, но понимать суть происходящего было крайне необходимо. Лариса, к счастью, ушла на какую-то очередную службу в местном храме и оставила мужа наедине с учебниками. Платонов нарисовал себе схему кровоснабжения кишечника, отметил артерии, которые они будут пересекать, а также запомнил, какие из них в обязательном порядке должны быть оставлены. Осталось применить это все на практике… – Пинцет хирургический… – не оборачиваясь, буркнул Шаронов. В протянутую вбок руку медсестра вложила то, что он просил. – Длинный, Оксана. Мы ж в таком колодце работаем. Он бросил ненужный пинцет на простыню, медсестра шепнула себе в маску: «Извините» – и подала правильный.  – Кульков, – обратился Шаронов к лейтенанту, который всем своим видом показывал, как ему интересно, но Платонов давно заметил, что временами тот висит на крючках и смотрит на анестезистку. Он скосил глаза по направлению взгляда ассистента и понял, что Марина сегодня явно погорячилась, надев какое-то цветное белье под белый халат. – Кульков, ты тут? – Да, товарищ полковник! – Нет здесь полковников, – покачал головой ведущий. – Имя, отчество – этого вполне достаточно за столом. Про звание мое вспомнишь, когда увидишь, кто тебе выговор подписал. – За что? – лейтенант был молодой, шуток не понимал, а тут еще Марина, чтоб ей…  – Какой следующий этап операции? – спросил Шаронов. – Учебный процесс пока никто не отменял. Кульков замешкался с ответом и вопросительно посмотрел на Виктора, словно надеясь на подсказку. – У меня еще тут три или четыре шва осталось, – прищурился Шаронов. – Если за это время не вспомнишь, то с тобой точно полковник будет разговаривать. Лейтенант сник, поняв, что так просто не отделается и что Платонов его выручать не собирался. Розовые трусы Марины, склонившейся над столиком и вносящей данные в карту, его перестали интересовать.  С одной стороны, подсказать хотелось – все мы в душе студенты, но шевеление губ сквозь маску не увидишь, а косить глазами, как придурок, не было никакого желания. Платонов вспомнил, что сам готовился вчера к операции, которую делать должен был не он, и немного рассердился на Кулькова. Шаронов попросил ножницы, отсек лигатуры и поднял глаза. Три секунды. – Дальше, в принципе, выводить будем… – Глубокая мысль, – разочарованно прокомментировал ведущий, глядя на Платонова. – Дальше восстанавливаем тазовую брюшину над культей прямой кишки. Выводить чуть позже будем. После операции к вечеру предоставить мне реферат по операции Хартманна – от показаний до реабилитации. Ферштейн? – Так точно, товарищ полковник, – Кульков вздохнул. – Молодец, лейтенант. Вот тут полковник к месту. Продолжаем…  Они работали вместе еще примерно полтора часа, потом Шаронов бросил перчатки в таз и оставил их вдвоем зашивать лапаротомную рану. Они молча делали свое дело, Виктор шил, перебрасывая нитку на сторону ассистента, Кульков вязал – быстро и качественно, на автопилоте. Выведенная и подшитая петля ободочной кишки смотрела на них с брюшной стенки, как перекошенный рот Маши Распутиной. После выхода из наркоза Жданова забрали в реанимацию. Он уже не был пациентом Платонова, но чувствовалась какая-то ответственность за него. Все-таки именно у него в отделении случилась эта непонятная история, и, хотя прямой вины Платонова не было и быть не могло, он оставался непосредственным участником всех этих событий. Они писали с Шароновым операцию (ведущий – в историю, Платонов – под диктовку в журнал), когда за окном хлопнули двери санитарной машины. Жданов уехал. – Заберем через два дня, – поднял голову от истории болезни ведущий. – Максимум через три. Как раз выходные пройдут. Кульков, сделай кофе, – попросил Шаронов. – И про реферат не забудь. Лейтенант, метнувшийся к чайнику, на полпути замер, кивнул и пошел дальше. Спустя несколько секунд чайник зашумел, Шаронову пришлось немного повысить голос, чтобы Виктор слышал его диктовку. Когда они дошли в тексте до момента пересечения сигмовидных артерий, ведущий на несколько секунд замолчал, потом положил ручку, помассировал пальцы и сказал Платонову: – Помню, в академии, когда в ординатуре учился, привезли нам сапера одного. Множественные осколочные ранения в живот. Что-то у них на занятиях пошло не так, учебный боеприпас оказался не совсем учебным. Бывает в нашей армии всякое, чего уж греха таить.   Кульков замер с ложкой кофе над чашкой, Виктор откинулся на спинку стула, слушая очередную историю из жизни полковника Шаронова. – Мы ему то же самое практически сделали. Ну как мы… Я, тогда еще майор, и наш преподаватель, Суворов – мы ассистировали вот такому молодому гению, – он кивнул в сторону Кулькова. – Не скрою, талантливый парень был, мы и не претендовали. Ему доверяли половину всего того, что на кафедре делалось в дни дежурств по шоку. Вот он и делал, а мы смотрели, запоминали. И как раз к сосудистому этапу, когда надо было четко артерии разложить, какую пересекаем, какую оставляем, привезли мальчишку. Городского альпиниста, как потом выяснилось. Он и его напарник на каком-то небоскребе окна мыли, а из окна несколькими этажами выше женщина высунулась и трос перерезала. У нее не все с головой в порядке было. В общем, он упал, привезли в академию, кинули на стол рядом, и Суворов отошел, потому что его попросили что-то там оценить. Медсестра нам помогла, придержала где надо, ну и плюс расширители Сигала вверху тоже руки заменяли. Не было Суворова минут двадцать, если не больше: с альпинистом все очень серьезно оказалось, он потом все равно умер, часов через пять. А когда подошел обратно, мы зажимы на кишку наложили, ну и дальше все сделали. Зашили, в реанимацию отправили. И он благополучно скончался чуть позже альпиниста – на повторной операции. – Почему? – не сдержался Кульков, очень тихо наливая кипяток. – Потому что талант талантом, а книги надо читать! – повысил голос Шаронов. – Готовиться надо к операции! Ход ее знать! И не только тому, кто оперирует, но и ассистентам, всем без исключения! Я с медсестры не требую, чтоб она сигмовидные артерии от верхней прямокишечной отличала, но ты должен! Должен! А не вот это: «Ну, наверное, сейчас выводить будем…» Почему умер сапер? Да потому что перевязано было не то и не там. А я тогда на него понадеялся, как вот ты на нас сегодня. На него и на преподавателя, который тоже потом подошел и не заметил, потому что особо и не смотрел. Вы тут привыкли, черти, что ведущий хирург семи пядей во лбу и ошибок не делает. Все ошибаются! Кофе где?! – Несу, – быстрым шагом, едва не расплескав, подошел к столу Кульков, поставил Шаронову под правую руку. – Стало хуже ему через пару часов, вечером, – отхлебнув, сказал Шаронов. – Мы тогда все уже ушли. Другая бригада его взяла. Подробностей не знаю, но утром пятиминутки не было, Суворова к начальнику кафедры вызывали. Мы потом объяснительные строчили по ходу операции. Со мной как-то обошлось, я ж все-таки ассистентом был записан. Платонов с интересом слушал – такие истории всегда у Шаронова были поучительными. – Поэтому готовьтесь к операции. Ваш пациент – тут само собой. Вы ассистент – все равно готовьтесь. Мало ли, вдруг у меня инфаркт, а доделать надо. Если вы вообще сегодня в операционную не идете, будьте готовы к тому, что позовут. А вы пришли и, что делать, не представляете. На хрена такие хирурги, спрашивается? Кульков, реферат чтоб развернутый был. Чтобы я читал и плакал от того, насколько ты все понял и осознал. Чтобы за душу брало. Платонов с трудом сдержал улыбку. Так Василий Петрович говорил про все: про консилиумы, про свидетельства о болезни, про рапорты и доклады. «Чтобы я читал и плакал…» Он вспомнил, как Шаронов однажды предложил показать Платонову высший пилотаж и прооперировать аппендицит. Они встали за стол, ведущий хирург виртуозно вошел в брюшную полость, но после двадцати минут поиска отростка рассердился, сказал, что последний раз аппендицит он оперировал года четыре назад, попросил позвать ему на смену кого-нибудь другого, «кто чаще с этой фигней сталкивается, а я все больше по резекциям желудка да панкреонекрозам». Платонов молча выслушал эту довольно комичную тираду. Оставшись один, сам нашел аппендикс, и к появлению ассистента за столом непосредственно аппендэктомия была выполнена. Они зашили рану, сказали друг другу спасибо и разошлись по своим делам, решив больше не вспоминать этот маленький инцидент. Потому что упрекать Шаронова было не в чем – и диагност, и техник он был шикарный. Эндоскопист мог после операции четко сказать, кто из хирургов шил анастомоз, потому что у ведущего хирурга все получалось просто идеально. Он работал с тканями так, как никто другой в госпитале, и минутная, абсолютно некритичная, а скорее забавная слабость на одной маленькой операции никак на его репутации отразиться не могла, напоминая больше анекдот, чем серьезную проблему.  Кульков, сделав кофе для ведущего, открыл крышку ноутбука и погрузился куда-то в дебри Гугла – реферат предстояло делать подробный. Платонов одобрительно кивнул, они с Шароновым дописали операцию. – Может, по маленькой? – поставив подпись на бланке гистологического исследования, спросил Шаронов. – Я, безусловно, против, но мы сегодня заслужили… А ты ищи давай, готовься! – сурово посмотрел он на Кулькова. – Ишь, встрепенулся сразу, орел. Тебе до орла еще расти и расти. Ты пока что у нас… Кто он у нас? – спросил Шаронов. – Поползень, – первое, что пришло в голову, ответил Платонов. – Или удод. – Выбирай, – развел руками ведущий хирург, глядя на Кулькова. – Скажи спасибо, что не дятел. Кульков вздохнул и начал печатать реферат. Шаронов открыл холодильник, оценивающе посмотрел на содержимое. – Нда… Негусто у вас тут. Вы как не в армии служите. Всегда надо быть готовым к встрече с начальством. Он вынул из холодильника не внушающую доверия початую бутылку то ли коньяка, то ли настойки, взболтал для чего-то, вопросительно повернулся к Виктору. – Сегодня я не могу, товарищ полковник, – включил официоз Платонов. – Мне еще ехать… – А ты знаешь, что если два офицера выпивают и после третьей рюмки у них нет общих знакомых, то один из них – американский шпион? Кто не пьет, тот Родину продаст, Виктор Сергеевич, – отрицательно покачал головой Шаронов. – Я точно не продам, – не согласился Платонов. – Я никаких секретов не знаю. Разве что рецепт мази Вишневского. Но за него много не дадут. – Что характерно, за него много не дадут ни наши, ни враги, – согласился Шаронов. – Пойдем ко мне в кабинет, там посерьезней все, – он поставил бутылку с непонятной жидкостью обратно. – А ты пиши, пиши. Может, умней станешь, – погрозил он Кулькову. – Василий Петрович, я, пожалуй, пойду, – Платонов виновато склонил голову. – Ну не мой сегодня день… В кармане раздалось жужжание. На экране – фотография Ларисы. Первый раз, наверное, за целый год он был рад, что она позвонила. Показав фотографию Шаронову, он проскользнул мимо него в коридор, а оттуда на улицу, поднес телефон к уху. – Домой ты не торопишься, – без предисловий произнесла Лариса. – Я только из операционной вышел, – пожал плечами Платонов, как будто жена могла его видеть. – Ассистировал ведущему на резекции. Помнишь, я рассказывал про парня, что какого-то дерьма наелся на дежурстве? – А ты помнишь, о чем мы договорились? Он на секунду замер, вспоминая, что он мог забыть из их многочисленных договоренностей, но так и не припомнил ничего. Но Лариса не дала ему размышлять долго.  – Мы договорились, что ты не будешь мне врать! – почти крикнула она. – С каких это пор ты ассистируешь Шаронову в другом отделении вместо того, чтобы приехать домой на обед? – Платонов закрыл глаза и постарался медленно вдохнуть и не сорваться на ответный крик. – Мне как-нибудь приехать и посмотреть, чем ты там занимаешься? – Да пожалуйста, – довольно резко ответил он жене. – Приезжай. Инспектируй. Можешь во все шкафы заглянуть. Под диван. В холодильник. Только не забудь в перевязочной посмотреть и в операционной, вдруг я делом занят?! Мне что, селфи тебе слать постоянно: я в ординаторской, я мою руки, я на крючках, я в реанимации на обходе? – Всегда, – коротко и сухо ответила она. – Что всегда? – не понял Платонов. – Всегда слать? – Всегда, когда ты кричишь и оправдываешься, я уверена, ты мне врешь, – подытожила Лариса. – Я была вчера у батюшки, так вот он… – Давай без этого, Лариса, пожалуйста, – взмолился Платонов. – Только без проповедей. Без цитат, без заламывания рук, без проклятий.  Это оказалось выше его сил, когда Лариса внезапно открыла для себя религию. Нет, она и раньше носила крестик и раз в год ездила за крещенской водой. Виктор, еще будучи в академии, видел, как она ходила с семьей по праздникам на службы в Казанский собор, но с какого-то момента это превратилось в манию. Семейный психолог, которого ей посоветовали, показался Ларисе крайне некомпетентным, и тогда она нашла себе духовника. Начала ходить на службы в один из местных храмов, время от времени занималась какими-то сборами одежды для малоимущих, обложилась книгами религиозного толка, с отвращением стала относиться к увлечению мужа Стивеном Кингом, называя его «дьявольским глашатаем». Ее рвение было вознаграждено: во время крестного хода ей доверяли какие-то иконы и ставили впереди всех. Платонов знал все потому, что довольно часто это происходило по ночам и он был вынужден отвозить ее туда и ждать в машине с книгой или фильмом. Церковный календарь за последние пару лет он изучил очень хорошо именно благодаря своей жене. Его на службы ей затащить не удавалось, в какой-то момент она сделала вид, что сдалась, но продолжала вести с ним дома и по телефону беседы гнетущего содержания, от которых хотелось взвыть и сбежать. Стивена Кинга пришлось сложить в мешок и отнести в гараж, откуда он потихоньку перетаскал его к себе на работу и поставил рядом с «Большой медицинской энциклопедией». Следом за ним в помойку отправились (то есть были стерты с жесткого диска) сериал «Ходячие мертвецы» и вся подборка «Пилы». Ни смотреть, ни хранить такое дома было нельзя. C компьютера стерли Left for Dead и еще парочку шутеров про зомби. Это были какие-то тотальные зачистки, Виктор не успевал отслеживать ни их логику, ни принцип принятия решения. На все у Ларисы было обоснование. Правда, если попытаться, то разбить при помощи знания первоисточников можно было любое из них. Однако вступать в споры оказалось очень дорогим удовольствием, особенно когда после одной из истеричных ссор он, придя с работы, обнаружил дома батюшку. Тот по всей церковной науке освящал квартиру и изгонял из нее бесов. Запах ладана потом долго не выветривался… – Вот-вот… – тем временем продолжила Лариса. – Именно об этом мне батюшка и толковал. Как только с тобой разговоры заводишь на подобные темы, так в тебе бесы начинают говорить. – Мы же вроде их выгнали, – уточнил Платонов. – Правда, это давно было, полгода назад. Думаешь, опять набежали? – Выгнали мы их из квартиры. Из твоей души их выгонять никто не собирался, это твое дело, и только твое. Ты придурок, Платонов, – жестко сказала Лариса. Это был довольно мощный сигнал о том, что разговор не заладился, она называла его по фамилии только в преддверии грандиозных скандалов. – Радуйся, что я на себе этот крест тащу. На службах, на праздниках молюсь за тебя… «Когда это все произошло? – постоянно спрашивал себя Платонов. – Как я мог не заметить такой трансформации? Когда она из той девочки, что меня на «Лексусе» сбила, в какую-то сектантку превратилась? Она же вроде нормальная баба была, готовила неплохо, порядок в доме был всегда идеальный… Как сейчас помню: мы и «Звонок» с ней вместе смотрели, и «Адвоката дьявола». И никаких предпосылок…» – Ладно, не хочу себе настроение портить, – неожиданно сказала Лариса. – Мне сегодня еще к отцу Александру вечером ехать, они меня с матушкой пригласили. Просто так, посидеть, поговорить. – Ну что я могу сказать…  – Вот ничего и не говори, – отрезала Лариса. В телефоне раздались гудки. Как разговор начался, внезапно и бессмысленно, так он и закончился.  – Скоро дежурство, – сам себе сказал Виктор, успокаиваясь. – Проведу противошоковую терапию…  Следующие два дня подряд перед работой он заглядывал в реанимацию – Жданов был в сознании, колостома работала. У них все получилось. А потом Шаронов забрал пациента к себе в отделение.  – За что тебя бабы любят? Андрей всегда был мастером задавать неудобные вопросы, ответ на которые найти было сложней, чем активированный уголь в темной комнате. Особенно если его кто-то съел. – Не поверишь, – усмехнулся Платонов. – Одна, например, за то, что, когда к ней подкатывал в «Фейсбуке», грамотно писал. Говорит, именно это зацепило сильней всего. Слишком много в ее жизни было мужчин, и только один писал «езжай» вместо «ехай» и запятые правильно расставлял. Хочешь верь, хочешь не верь.  – А другие? – Лагутин сидел на подоконнике с большой пивной кружкой в руке, поставив ноги на батарею. – Она ж не одна была. Платонов взял свое пиво со стола, подошел поближе к Андрею, выглянул на улицу. – А другие за что любили? Тут все по-разному, – сказал он, глядя в окно. – Наверное, каждой из них я какую-то надежду давал. Каждой – свою собственную. Точней сказать, они ее сами находили, потому что какая тут может быть надежда? – Они все знали?  – Конечно. Я не скрывал ни от кого. Да, женат. Да, все не очень гладко. Да, уходить не собираюсь.  «Как будто горжусь сейчас этим», – неожиданно подумал Виктор. Он отхлебнул пива, поставил кружку обратно на стол и сложил руки на груди. – Я их даже помню не всех, – пожал он плечами после небольшой паузы. – Кого-то хватало на один раз, кого-то на полтора года… Это был бесконечный круговорот. И ведь все ради эмоций, которых просто не было в моей жизни. Положительных эмоций, я имею в виду. – Полтора года? А сам-то ты за эти полтора года привыкал же, наверное? – Да. Но не очень. Не глубоко. И не потому, что как-то боролся с этим, чтоб не увязнуть. Изначально понимал, что это все просто приключение. И оно когда-нибудь кончится. Платонов усмехнулся.  – Вспомнил сейчас. Когда в Выборгском загсе стоял, весь в парадной форме, в комнате жениха со свидетелем, то смотрел в зеркало и сам себе говорил (тогда уже!), что это все не может быть навсегда. И, похоже, такая философия меня сгрызла изнутри. – Тогда-то почему? – Андрей немного прищурился. – Ты ж не мог на тот момент всего предвидеть. – Интуитивно, – развел руками Платонов. – Я думаю, что, если бы она в Питере не залетела, я бы сюда один вернулся. Было в ней что-то такое… Выдернуть Ларису из большого города оказалось очень серьезной ошибкой. И я понимал, что происходит нечто очень неправильное, а внутри меня какой-то маленький человечек пытался крикнуть: «Беги, парень!» Пытался, пыжился, но получался только писк один. А потом Лариса здесь своими истериками по лучшим потерянным годам его напрочь заглушила. И человечек этот то ли в кому впал, то ли в эмиграцию уехал. Пару раз мне какие-то знаки подавал, но я не среагировал. Года три назад он вернулся и сразу с плакатом: «Привет, парень! До сих пор не сбежал? Хочешь помогу топтаться на месте?» И я ему в ответ: «Конечно, хочу!» К тому времени я окончательно созрел. А тут еще и Лариса зачастила то к психологу, то к батюшке. Психолог ей книжек умных насовала, но как-то ничего не зашло. Не в коня корм, уж извините. А вот отец Александр – тот преуспел. Это и понятно: чем хуже ты в школе физику учишь, тем больше в жизни чудес…  Андрей хотел что-то спросить, но зазвонил телефон внутренней связи. Обычно это означало, что вызывают в приемное посмотреть поступающего пациента. В этот раз было не так. – Платонов, – ответил он. – Да, подойду, конечно. Сейчас двадцать три десять… Дежурному врачу я сам позвоню. Он нажал «отбой» и воткнул трубку в зарядную станцию. – В приемник? – спросил Андрей. Виктор покачал головой. – Никитин умер. – Это кто? – А, ты ж не в курсе… Это я Инне рассказывал. Майор один, из штаба армии. С тяжелыми ожогами. Странная история… – Поделишься? Или у тебя только Инна на доверии? – Поделюсь. Не сегодня. Сегодня мы и так с тобой хорошо посидели. – Понял, – Андрей залпом опорожнил кружку, достал из пакета на столе еще одну банку пива, протянул руку Платонову. – С тебя история про майора, который умер. Привет Инне. Виктор пожал руку, кивнул. Вместе вышли на улицу, и каждый двинулся своей дорогой: Андрей в сторону госпитального забора, а хирург к реанимации.   Продолжение следует Фото с сайта pixabay.com