Пьеса Ивана Охлобыстина «Пар», написанная для Михаила Ефремова. Публикуется впервые

Предисловие редакции Итак, ФАН , как и обещал, публикует целиком новую, нигде до этого не изданную, пьесу Ивана Охлобыстина «Пар», которую предсказуемо не рискуют брать ни издательства, ни театры. Это произведение Охлобыстин написал в расчете, что находящийся сейчас в местах лишения свободы Михаил Ефремов поставит его в театре «Современник» и сыграет в спектакле одну из главных ролей.

Увы, с постановкой Ефремову пока придется повременить. Перед тем как вы начнете читать эту пьесу, еще раз предупреждаем: вам должно быть больше 18 лет (в произведении, которое ни под каким видом не предназначено для несовершеннолетних, есть сцены жестокости). Публикуя эту пьесу, ФАН отвергает любые обвинения в возбуждении ненависти либо вражды, а также унижении человеческого достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии. Именно поэтому по рекомендации юридического отдела и по согласованию с автором мы внесли небольшую правку в текст произведения. Еще раз обращаем внимание читателей: публикуемое произведение — художественный вымысел автора. ФАН ни в коей мере не разделяет мнение и оценки создателя пьесы. ПАР ДРАМА В ДВУХ АКТАХ И ЧЕТЫРЕХ ЯВЛЕНИЯХ, С БУФЕТОМ Действующие лица: Лиловейших Андрей Валентинович — тучный мужчина, средних лет, директор Первой общественной бани, видимо, «назначенец» Гусаров Дмитрий Вадимович — мужчина средних лет, зашит, друг действующего губернатора Попов Иван Иванович — мужчина средних лет, генерал армии, законченный консерватор, склонен к эсхатологическим настроениям Камергерский Михаил Олегович — мужчина средних лет, известный публицист, законченный либерал, склонен к алкоголизму и связанными с ними безумствами Мякинин-Прорубев Игорь Иванович — мужчина средних лет, художник-монументалист, склонен и к эсхатологическим настроениям, и к алкоголизму, и к безумствам одновременно Гусарова Анжелика Аркадьевна — эффектная дама прогрессивной наружности, жена Дмитрия Вадимовича Лидия Владимировна Репина — супруга генерала Попова, эталонная мать, верный соратник, духовная дочь духовного отца — руководителя одного из думских комитетов Гаврилыч — 72 года, старый парщик, профессиональный собеседник Петя — молодой парщик, из семьи военнослужащих, копит на институт, не попал на бюджет Севрюков Николай — участковый полицейский, Человек с большой буквы, однажды выписал штраф родной матери Игнатенко Эдуард Семенович — наладчик отопительной системы, в прошлом физик-ядерщик, человек, абсолютно не приспособленный к новой жизни. По причине производственных травм из всех земных удовольствий ему осталось только курение Лариса Ивановна Лебедушкина — старушка-уборщица. До обретения своего доброго настоящего, еще перед Второй мировой войной, Лариса Ивановна была примой парижских театров и ее звали Мэри Бланш АКТ ПЕРВЫЙ «Все на свете имеет отношение к суду». Ф. Кафка В помещение просторной банной залы, оформленной в стиле позднего веспасиановского Рима, входят укутанные в алые парчовые простыни с широкой золотой каймой, подпоясанные пурпурными поясами с золотыми кистями Попов и Камергерский. Оглядевшись по сторонам, устраиваются друг напротив друга на широких полудиванах, обитых бардовым велюром. Попов: Не удивлюсь, если однажды к нам присоединятся девчонки. Камергерский: А то! Где есть среда — там есть микробы. Попов: Увы. Бабы в бане — это прошлый век. Сейчас спокойнее без баб и другого. Отпетушат — мама не горюй, на старости лет. Точно будет что перед смертью вспомнить. Камергерский: Иван Иванович, откуда такие настроения? Вы же сегодня два пенальти пробили? Попов: Заметьте — после ваших ошибочек! Грубо играете, Михаил Олегович. Камергерский: Как умею, Иван Иванович, как умею! Где же Игорь Иванович и Дмитрий Вадимович? Так мы до ночи не разойдемся. Попов: Куда вам спешить, дружище? С женой, как вы говорили, развелись, дети — в Лондоне. Интереса ради: неужели на публицистике можно деньги зарабатывать? Камергерский: Только на публицистике непатриотической направленности. Попов: Сие понятно: патриотизм не монетизируется. Камергерский: Все монетизируется. Просто вы плаваете в облаках. А про «некуда спешить» — соглашусь. Вы тоже не торопитесь? Попов: Истинно так: совсем не спешу. Жена в монастырь с дочкой уперлась, остальные дети по дому ходят, тырят мои подзарядки для телефона. Самостоятельные они у меня. С первых дней жизни их приучаю, что вот-вот — и зомби-апокалипсис. Не поверишь: когда еще двое детей было, была у меня фишечка: с каждой большой премии — ящичек конины на балкон закупать. Тушенка — в банках, а конина дольше всего хранится. Жилистое мясо. В нем есть редкий элемент, способствующий регенерации сердца. Не помню названия. Камергерский: Интересно, как на это реагировала Лида? Попов: Само собой — пожар в обезьяннике! «Опять балкон захламляешь!» Жили мы в двушке. «Кроме бога, тебя никто не спасет, паникер!» Но я говорю: «Вот подумай — как он спасать-то будет? Может, он и спасает через меня тебя, дуру». Она говорит: «Ну, может быть!» Лида в школе комсорг была. Камергерский: Я помню. Она же мне и рекомендацию давала. Так вспоминаю и понимаю, что для кого-нибудь еще это все чистый Кафка. Попов : Для моих детей — точно! Кафка! «Замок». Или, скорее, «Процесс». В банную залу входят Мякинин-Прорубев и Гусаров. Вслед за ними появляется и Лиловейших с подносом, на котором стоят шесть полных пивных бокалов. Лиловейших (бережно расставляя бокалы на стол): Сейчас Гаврилыч чайник с чайком принесет. Айн момент! Мякинин-Прорубев (присаживаясь рядом с Поповым): Чайку — это хорошо! Как можно водку в бане пить? Только бехеровку! Гусаров: Игорь, ты же всегда в бане раньше водку пил? Мякинин-Прорубев: По службе приходилось. У меня каждая сдача объекта капельницей заканчивалась. Когда станцию метро сдавали — месяц потом по пансионатам отлеживался. Были все: мэр, два министра, из «органов» 10 душ как минимум. Но это по работе, а так — бехеровку. Ее Вагнер очень жаловал! Попов: Над чем сейчас работаешь, если не секрет? Мякинин-Прорубев: Не секрет. Стыдоба. Промышленный комплекс на северо-западе. Попов: Почему же стыдоба? Наоборот: новые рабочие места в потенциале. Хотя сейчас везде автоматизация. Мякинин-Прорубев: Ты не видел эскиза. У заказчика свой концепт. Со стороны это напоминает холодильник. Этот... ну… из детства! Гусаров: «Минск»? Мякинин-Прорубев: Точно. С высоты птичьего полета это выглядит как распиленный бензопилой холодильник «Минск». Это ладно. Вот в прошлом году мне дачу хотели заказать. Я им говорю: «Парни, я художник-монументалист, я не умею работать с микроформами. Уже и зрение не то. Соглашусь, если перед домом будет сорокаметровый памятник Дон Кихоту Ламанческому». В шутку ляпнул. Они в ответ: «Согласны, только пусть он в трех километрах поодаль стоит. Там, вокруг дома, как раз 40 гектаров земли. Не будет рыцарь печального образа солнце закрывать». Попов: Так поставили памятник идальго или нет? Мякинин-Прорубев: Нет. Но цветной металл провели по художественной части. В Корею продали. Камергерский (язвительно): Вот умеет русский человек все прекрасное до капли выжать, как половую тряпку! Попов: Брось, кум! Есть, кто не ворует. Вот я — не ворую. Камергерский: Ну ты и скульптуры не заказываешь. Ты же генерал! Зачем тебе воровать? У тебя весь военно-промышленный комплекс! Попов: И что? Я на окладе принципиально сижу, чтобы всякая либеральная сволочь... Камергерский: Типа меня? Попов (отмахиваясь): С тобой отдельная история: ты кум. У нас духовная скрепа. Так вот. Чтобы всякая либеральная сволочь сказать ничего дурного не могла. Так я еще генерал! Мне подфартило. А что говорить о простых офицерах! Всю жизнь по времянкам, чтобы потом в орденах в бакалее за капустными оладушками в очереди стоять. Камергерский: Лихо загнуть умеешь, служивый! Но копай глубже! Попов: Куда уж глубже? Знаю — воруют. Знаю — о людей ноги вытирают! Но что же мне — Родину не защищать? Гусаров (опасливо косясь на банщика): Господа! Вы так до чего-нибудь беззаконного договоритесь, а у меня летом масштабное мероприятие. (обращаясь к монументалисту) Вечно ты, Горыныч, со своими жизненными историями. Знаешь ведь, что этим... (кивая на Попова с Камергерским) про политику нежелательно. Мякинин-Прорубев: Им хоть про морковку расскажи — они один хрен на политику скатятся. Непримиримые люди. Непримиримые! (задумывается вслух) Непримиримые! Это можно выразить в уральском камне. 12 на 10. В скале за Екатеринбургом: там мест таких — завались. И чтобы рядом родник из-под земли бил! Групповая композиция, изображающая дерущихся мужиков. С остервенелыми лицами, рвущих друг друга на части. А у них над головой расправил крылья ворон. Попов: С вороном вопросов нет, но... Мякинин-Прорубев (недоуменно): Что «но»? Камергерский (отхлебывая пиво из кружки): Ивану Ивановичу больше на саблях бы понравилось или, на худой конец, — на пистолетах. Я прав? Попов: Прав. С остервенелыми лицами! 12 на 10. Как-то… (обращаясь к Гусарову) Дмитрий Вадимович, как там с нашим спором про тайны? Ваш человек в органах чего-нибудь ответил? Гусаров (явно смущаясь): В общем, да. Но знаете… Лучше... Попов (крайне заинтересованно): Телись уже, Дима! Чего там? Гусаров (извлекая из кармана вскрытый конверт): Тут такая… Камергерский: Чего? Не получилось? (забирает конверт у Дмитрия Вадимовича и извлекает оттуда лист бумаги, вчитывается) Э! Лиловейших (расставляя перед каждым из собравшихся тарелки и пивные бокалы): О чем, если не секрет, вы тут говорите? Попов: После прошлого матча. Ну, когда Михаил Олегович головой забил, мы много философствовали и пришли к убеждению, что честны перед миром и оттого имеем право этому миру свою матерую волю навязывать. Дмитрий Вадимович через своего друга-губернатора, одного разведчика, попросил наши профили составить. Если сможет, конечно. (обращаясь к Камергерскому) Получилось у разведчика? Камергерский (не отвлекаясь от чтения): Еще как получилось! (обращаясь к Гусарову) Про вас только там нет и часть текста вымарана. Нечестно как-то. Хотя с учетом самого документа… Чушь! Попов (забирает бумагу из рук кума и погружается в чтение): Надо посмотреть. Мякинин-Прорубев: Ребята, что там? Попов: Ничего хорошего. Гусаров: Согласен. Совсем ничего. Я это даже про себя и озвучивать не захотел. Попов: А вот это зря. Я, вишь, Родину предал, кум человека в петлю загнал, Горыныч просто кого-то зарезал, а про тебя — ничего интересного. Гусаров: Скрывать не буду — интересное было. Только все по бумажной части. Мякинин-Прорубев: Кого зарезал? Попов (читая с листа): Находясь в невменяемом состоянии, нанес четыре колотые раны гражданину Шаталову, отчего тот умер на месте, не приходя в сознание. Мякинин-Прорубев: Хватит! Камергерский: Чем колол-то, Игорь Иванович? Попов: Там лыжная палка упоминается. Мякинин-Прорубев (вскакивая с места и удаляясь): Я же сказал — хватит! Пойду окунусь. Горю весь. Камергерский: Правильно говорят: не буди лихо. (обращаясь к Гусарову) Больше разведчик ничего не передавал? Попов: Тебе мало? Камергерский: Я про ордер на аресты. Попов (мрачно): Жаль, что такая неверная информация распространяется. Обидно, что, скорее всего, это где-то в самом центре спрятано. До источника не доберешься. Ни газом, ни ракетой. Гусаров: Беспокоиться не о чем. Если бы это все было правдой, то нас бы давно арестовали. Камергерский: Тут я не соглашусь. Во-первых, могли пока руки не дойти. Во-вторых, это мощный рычаг контроля. В-третьих, есть истории значительно хуже. Попов: Куда уж хуже? Невесту лучшего друга прямо на свадьбе шпилил. Друг ***** / покончил с собой /. Камергерский: Паскудная сплетня. Святослав с Ириной совсем по другой причине разошлись. Значительно позднее. Год — если не ошибаюсь. О самоубийстве ничего сказать не могу. Не знаю. Жизнь давно по миру раскидала. (обращаясь к Попову) И все-таки: невеста, кум — не Родина! Попов: Заткнись, дурак! (разрывает лист в клочья и бросает на пол) Плюнуть и забыть! Лиловейший: Может быть, горячее ускорить? Нервы от голода чаще всего. Да и набегались вы! Я смотрел. Как лихо Михаил Олегович пас пробил, через голову! Гусаров: У нас что сегодня на горячее? Лиловейший: Цыплятки, говяжьи щечки, Иван Иванович рульку заказал. Попов: С капустой. И давайте-ка мне еще бехеровки грамм 200. Она как раз от нервов. Гусаров (отправляя опустошенный конверт в помойное ведро): Глупейшая идея была! Камергерский (Гусарову): Однако мне, честное слово, интересно: что там про вас написали? Хоть намекните: по какой линии — душитель, педофил, скотоложец? Гусаров (раздраженно): Фу! Но если так уж невмоготу, то все значительно банальнее: коррупция в благотворительной сфере? Камергерский (ядовито, при этом опустошая свой бокал пива): Банальнее не придумаешь! Так будем честны, Дмитрий Вадимович: в России благотворительность без коррупции — как телега без колес. Гусаров: Вам, Михаил Олегович, виднее. И если еще честнее: то это не только про Россию верно. Весь мир так живет. Вынужденная жертва идолу демократии, кстати! Попов (аплодируя): Наконец-то, Димон, очнулся и истину изрек! Из бассейна возвращается Мякинин-Прорубев и азартно выпивает кружку пива залпом. Мякинин-Прорубев (директору бани): У тебя в правой душевой, где голые младенцы мужского пола со стены висят, все кипятком залито. Лиловейших (сердито глядя на Гаврилыча с Петей): Задолбал меня ваш Эдуард Семенович, физик-ядерщик! Третью неделю отопительный блок наладить не может. Там где-то трубу прорвало. Попов: Что за голые младенцы? Лиловейших: Купидоны это! Шалуны из гипса. Мякинин-Прорубев: Но рожи у младенцев больно зрелые. У меня был на одном объекте прораб с такой рожей. Дух времени отражался. Камергерский: Это как у нас после войны трудных подростков пожилые фронтовики играли в кино. Лиловейших (продолжая опасливо поглядывать на собравшихся): Я не понял — ускорять горячее? Мякинин-Прорубев: Чтобы ответить на этот вопрос, нужно знать альтернативу. От чего мы отказываемся при ускорении? Лиловейших: От холодных закусок в ассортименте. Язычок, балычок, мозговые косточки там и аперитив. Мякинин-Прорубев: Бехеровка? Лиловейших (утвердительно кивая): Она — прямым рейсом из Зальцбурга. Так вы же вроде… Водки не пьете? Мякинин-Прорубев: Только по службе! В общем, ничего ускорять не надо. Поспешишь — людей насмешишь. Спешить надо при ловле блох и при поносе. Нет весомых причин отказываться от мозговых косточек. (обращаясь к Гусарову) Так я не понял — как он про Шуру узнал? Гусаров: Про какого Шуру? Мякинин-Прорубев: Про Шаталова Шуру. Мы же на лодке вдвоем были. В 300 километрах от берега! Гусаров: На то она и разведка. Попов (обращаясь к монументалисту): Зачем тебе на лодке лыжная палка нужна? Мякинин-Прорубев: Я ей скатов колол. В тех широтах скатов полно. К лодке вплотную подплывают. Ничего не боятся. Попов: Хулиганишь, значит? Мякинин-Прорубев: Каждый в душе ребенок. Попов: А Шуру за что? Мякинин-Прорубев: Так он свидетель Иеговы (организация «Свидетели Иеговы» признана в РФ экстремистской и запрещена. — Прим. ФАН) был. Хулил веру православную. На его беду мы перед этим долго с местными девками пили ром. Юга как-никак! Камергерский: Можно считать это признанием? Мякинин-Прорубев: Не путай меня. Я — художник! Гусаров: Товарищи! Предлагаю коренным образом изменить тему дискурса. Мы зациклились на какой-то ерунде! (у него в кармане звонит телефон, он достает его и отвечает, при этом заметно меняясь в лице) Не понимаю, о чем ты, Анжела? Как у бани? (прикрывая телефонную трубку ладонью, оповещает всех собравшихся) Моя жена сюда рвется. Попов: Зачем? Гусаров: Она подозревает, что мы тут с проститутками. Проверить все сама хочет. Камергерский: Пусть проверяет. Иначе помнишь, что она нам на дне рождения у Пляра устроила? Когда Ивана Ивановича в бассейн уронили? Попов: Да, дикая баба! (обращаясь к Гусарову) Димон, как ты с ней живешь? Гусаров: Душа в душу живем много лет. На нее иногда, правда, находит что-то. Попов: На отчитку ее надо к отцу Всеволоду в Лавре. Могу договориться. Моя трижды в год эту процедуру проходит. Гусаров: Помогает? Попов: Вроде не лает. Камергерский: Кум, перестань издеваться над человеком! Она ведь никогда не лаяла! Попов: Что, к слову, удивительно. Гусаров: Так что? Пускать ее? Камергерский: Пусть посмотрит. Успокоится. Нам скрывать нечего. Мякинин-Прорубев: Это печальная правда, но нечего. Время уничтожает камни! (обращаясь к Гусарову) Ничего обо мне не говори. Гусаров: В смысле? Мякинин-Прорубев: Про Шаталова. Гусаров (устало отмахиваясь): Ты об этом опять! Проехали вроде? Попов: Проехали — не проехали, а молчок. Я с Горынычем согласен. В банной зале появляется Гусарова. Не смущая внешним видом собравшихся, она устраивается на диване рядом с супругом, из-за чего тому приходится изменить положение тела и тоже сесть. Анжелика Аркадьевна (обращаясь ко всем собравшимся): Ребята, простите, но я на дачу попасть не могу. Дима опять куда-то ключ от ворот дел. Гусаров: Аа! Я уверен, что ключ у тебя, в твоей бездонной косметичке (кивая на сумку супруги). Помнишь, что мы там однажды даже дохлого хомяка находили? Анжелика Аркадьевна: Не пугай людей. Твои шутки далеко не все понимают. Точнее так: никто не понимает, кроме меня. И перестань меня называть Аа. Что за Аа? Что я — младенец с больным желудком? Что за Аа? Мякинин-Прорубев: Тотально согласен с вами, Анжелика Аркадьевна. Аа — это никуда не годится. Может, пивка? Анжелика Аркадьевна: Нельзя, я за рулем. (обращаясь к мужу) Ключ где? Гусаров: Не знаю. Сходи в управление, там на случай пожара дубликат есть. Анжелика Аркадьевна: Это через забор мне лезть придется? Гусаров: Зачем через забор? Помнишь, как мы за грибами ходим: через заброшенный пионерский лагерь, там секции одной в заборе нет. Анжелика Аркадьевна: Еще лучше! Я вся в репьях буду, а я туда с презентации альбома поеду. Камергерский: Новый альбом выпустила, Желик? Анжелика Аркадьевна: Что я тебе буду рассказывать? Знаю, что вы про это думаете: «Бесится, безголосая, славы хочет». Камергерский: Ну хочешь же, Жель? Анжелика Аркадьевна: Хочу. Не славы — внимания хочу. Дима к старости в тюленя превращается, а я так не привыкла. Представляешь: третий год не могу его вытащить зимой на лыжах кататься! Камергерский: Жуть! Анжелика Аркадьевна: Не то слово. На досках мы уже пять лет не катались, про ролики забыли. Валяются по всему дому. Я женщина еще крепкая. Мне тонус нужен, а у Димы вот-вот пролежни появятся. Гусаров (обиженно): Чего это — пролежни?! Я за рабочий день набегаться успеваю. Анжелика Аркадьевна: Но дома лежишь, сериалы смотришь. Гусаров: Отдыхаю. Не вижу в этом ничего порочного. Даже наоборот — тебе завидую. Анжелика Аркадьевна: Ишь ты! Упрекает! Попов: 100% упрекает, Анжелика Аркадьевна! За иждивение и тягу к прекрасному. Анжелика Аркадьевна: (обращаясь к Попову): Не продолжай, антисемит чертов! Попов: Что это меняет, Анжела, если мне твой папа в школе историю преподавал, мама — математику. С тобой восемь лет за одной партой сидели, и я свидетелем на твоей свадьбе был. Да жили мы всю жизнь на одной лестничной клетке. Злая ты! Анжелика Аркадьевна: Не злее тебя, чувак из клетки! (обращаясь к мужу) Вспоминай — где ключ? Гусаров: Аа, отстань! Мякинин-Прорубев (обращаясь к Анжелике Аркадьевне): Пивка немного — это не повредит. Анжелика Аркадьевна (словно озаренная гениальной мыслью, оборачивается к мужу): Дима, ты уже пиво пил? Гусаров (быстро опустошая кружку): Уже пил! Анжелика Аркадьевна: Глядите, какой подлец! Ну ничего! (обращаясь к Лиловейшему) Андрюха, пива девочкам! (обращаясь к мужу) Горыныч прав — не повредит. Гусаров (испуганно): Может, не надо, Аа… То есть — милая? Анжелика Аркадьевна: Дима, ты был предупрежден еще на свадьбе. Попов: Она права, Димон. Ты попал! (обращаясь к Анжелике Аркадьевне) Раз ты с нами остаешься, может, споешь что-нибудь из нового альбома? Мякинин-Прорубев: Поддерживаю! Только пивка сначала. И возьми себе простыню и тапки. Лиловейших (услужливо кланяясь): Какая же это замечательная идея! Просто замечательная! Анжелика Аркадьевна (отнюдь неприветливо): Понимаю. Где баня — там бабы. Лиловейших: Совершенно верно! И песня, конечно, фактор немаловажный! Анжелика Аркадьевна (покидая банную залу): Спою обязательно! Гусаров (глядя ей вслед): Не уверен, что песня — это хорошо! Тексты у нее…. Попов: Что не так с текстами? Гусаров: Она такой вот образ выбрала — брошенная женщина. Хотя в жизни ее хрен бросишь! Попов: Помнишь, я тебя тоже предупреждал! И задолго до свадьбы — не женись на еврейке! Не потянешь! Камергерский: Кум! Задолбал ты уже со своим фашизмом! Попов: Сионизм — тот же фашизм, а чего-то никто не возмущается. Мякинин-Прорубев (грозно): У меня дед воевал! Фашизм не пройдет! Попов: А сионизм? Мякинин-Прорубев: Сионизм сам рассосется. В православной благодати много сионистов сгорело. Попов: Среди попов половина — евреи! Тут еще поспорить можно! Камергерский: Не советую, кум. Горыныч уже кого-то за веру православную три раза лыжной палкой проткнул. Мякинин-Прорубев (выпивая внепланово стопку): Зачем ты так? Мне это болезненно вспоминать. Камергерский: Так было? Я так и знал, что ты душегуб! Мякинин-Прорубев: Не буди лихо, Михаил Олегович! Это тебе не статейки против власти в газетенках строчить за деньги! Попов: Причем за деньги той же власти, только пять раз со счета на счет перескочившие. С Каймановых островов на Кипр и далее… Камергерский: И чего? Суть моей публицистики не меняется! Попов: Очень даже меняется! Хочешь ты этого кум или нет, но ты наш — ордынский! Мякинин-Прорубев (обращаясь к Лиловейшему): Любезный, неси еще пива и бехеровку. Это очень широко вошло! У меня между пальцами ног горит. И на поэзию потянуло. Камергерский: Хочешь, я тебе Вергилия почитаю? Мякинин-Прорубев (заметно оживляясь): Было бы неплохо. Можно будет честно говорить: однажды мы с одним писателем Вергилия читали. Я так с младшим сыном делаю: читать, как вы понимаете, особо некогда: работа, работа, работа! Я купил в коже «Жизнеописания» Плутарха, и, бывает, забегу на секунду в спальню к сыну, две-три странички читаю. Не торопясь. Так, чтобы он мог своим детям потом говорить: мне папа читал Плутарха! Солидно ведь звучит? И чистая правда! Камергерский: Горыныч, ты гений былинного хайпа! Архитектор хтонического бэкграунда! Мякинин-Прорубев: Звучит правильно! Но что ты в это вкладываешь? Камергерский: Я не вкладываю — я констатирую, что ты до мелочей монументалист. Мякинин-Прорубев: Ладно тебе! Читай уже! (обращаясь к Попову) Ты свидетель. Камергерский: Наверное, буду не точен, но где-то так… «Старым вином насыщая себя и дичиною жирной, Голод едой утолив и убрав столы после пира, Вновь поминают они соратников, в море пропавших, И, колеблясь душой меж надеждой и страхом, гадают, Живы ль друзья иль погибли давно и не слышат зовущих». Мякинин-Прорубев (азартно хлопая в ладоши): Блестяще! Масштабно! Какая память! Попов (поддерживая монументалиста, тоже хлопает): Любо! Есть еще порох в пороховницах! Камергерский: Брось! Какой порох? Почему обязательно и всегда порох? Попов: Потому что, кум, наше поколение сейчас у руля. А мы порохом 90-х пропахли. Камергерский: У какого руля? Ты понимаешь, что мы стоим над пропастью? Дай бог, чтобы нашим детям был свойственен сентиментализм. Иначе мы пропали. Попов: Про себя говори. У моих детей твоя кудрявая штука — «…изм» на высоте, как и прочее. Пятерка за сопереживание! А с чего им бузить? По большому счету? Камергерский: Мир несправедлив. Ты знаешь это! Попов: Конечно, знаю. Но я на победившей стороне! Я и сыновьям говорю: «Товарищи дети! Посмотрите в зеркало на свои толстые морды и ответьте себе самим на один вопрос: против самих себя бузить будете? Так это уколами в психушке лечится, как гомосексуализм». Камергерский: Прекрати немедленно! Я лично не стесняюсь, что у меня есть друзья-геи! Попов: Так у меня и негры друзья есть! Был у меня друг институтский из Буркина-Фасо. Такая есть африканская страна. Доменик его звали. Так он говорит: «Приезжай, брат, в гости». А я ему отвечаю: «Не поеду, Доменик, — сожрешь». Он аж в слезы! Мы, говорит, в Буркина-Фасо на трех языках говорить начали, прежде чем вы вообще говорить научились! Я ему отвечаю: «Скорее всего, так и есть, Доменик, но можешь ведь сожрать? Кровь — не водица!» (и Иван Иванович гомерически смеется). В банной зале вновь появляется Анжелика Аркадьевна, но уже в алой парной тунике. Анжелика Аркадьевна (элегантно усаживаясь рядом с мужем): Скучал? Гусаров: Аа, ты не представляешь, какой мы тут с Михаилом Олеговичем экспириенс пережили! Он нам читал Вергилия! Анжелика Аркадьевна: Фигилия! Где ключ? Гусаров: Не помню, хоть убей. Анжелика Аркадьевна: Обязательно когда-нибудь убью. (обращаясь к остальным) О чем толковали, парни? Мякинин-Прорубев: За жизнь терли. Иван Иванович с Михаилом Олеговичем юность институтскую вспоминали. Анжелика Аркадьевна: Мне вспомнить нечего: дети, кухня, стирка. Гусаров: Неправда. Мы каждую пятницу ходим в театр или филармонию. Мякинин-Прорубев: Брось, Димон! Загнал ты женщину, как коня. Нет, как кобылицу! Степную кобылицу! Анжелика Аркадьевна (смеется): Не продолжайте, пожалуйста, Игорь Иванович! Хотя бы вслух! Мякинин-Прорубев: А что тут такого? Я самое хорошее имел в виду! В банную залу старший парщик Гаврилыч и младший парщик Петя вкатили два столика, уставленные яствами. В центре каждого — жареный молочный поросенок. Лиловейших (обращается к собравшимся, радостно потирая руки): Дорогие гости, наше учреждение уже 42 года приносит клиентам радость и здоровье! От лица всего руководства банного комплекса хочу поблагодарить вас за выбор нашего учреждения. Мякинин-Прорубев: Наконец-то дело пошло! Где мозговые косточки? Лиловейших (с гордостью указывая пальцем): Вот эта композиция справа — большое овальное блюдо. Мякинин-Прорубев: На срезанный букет похоже. Лиловейших: В прайсе эта гастрономическая композиция называется «Сколково». Камергерский (язвительно): «Лига плюща» в прайсе есть? Лиловейших (гордо): Есть. Копченые на осиновой щепе бараньи «лампочки» под соусом барбекю. Мы не стали ими дополнять. Но если возникнет потребность — дело получаса. Мякинин-Прорубев: Нет. Яиц не надо! Они больно сытные! Нам бы с этим управиться. Тебе драматизм подхода засчитан. Вот одного понять не могу: Парит нас Петя, а Гаврилыч что делает? Он же только болтает! Лиловейших: Вы себе представить не можете, как сложно найти старшего парщика! Это же основа всего банного впечатления! Вот судите сами: в парной в среднем вы проводите 10–15 минут. За это время опытный старший парщик расскажет вам о чудодейственном влиянии банных процедур на организм. А там подсознание уже заводится. Исцеляет. (обращается к Гаврилычу) Расскажи чего-нибудь! Гаврилыч (горестно): Чего рассказывать-то? Сами знаете! Мужики и бабоньки мы уже зрелые. То там потянет, то здесь хрустнет, то тоска нечеловеческая. За лекарствами к врачу идти — лень, самому прописывать — опасно. В старину баней только и лечились. Лиловейших: Хватит, Гаврилыч. Мы любим свою работу. Камергерский (кивая): Это правда. Я первый с Андреем Валентиновичем познакомился. Это было… Лиловейших: 34 года назад. Гауптвахта Северо-Западного округа. Попов: В армии, что ли, познакомились? Камергерский: Да. В армии. Андрюша у нас коптер был. Лиловейших: Последние три месяца посчастливилось. Гусаров: Да уж! Посчастливилось! Лиловейших: Так и есть! Посчастливилось! Коптер — это золотое сечение армейского быта. Попов: Кум, тебя за что на губу упекли? Камергерский: Нарушение формы одежды. Склад с мороженной капустой разбирали, и я два кочана в казарму прихватил. Жрать хотел. Попов: Почему никогда не рассказывал? Камергерский: Зачем? Я лично не считаю этот период своей жизни интересным. Мясо, вонища, жуть! Попов: Непростой ты человек! Камергерский: Простых, Ваня, не бывает. Мякинин-Прорубев: Почему же не бывает? Я вот очень прост. Камергерский: Ты, Горыныч, как сель — природное явление. У тебя с человечеством — отдельное общение. С тебя и спрос другой. А земные люди все — непростые, потому что им непросто. Анжелика Аркадьевна: Михаил Олегович, я ничего не поняла, но готова подписаться под каждым вашим словом! Гусаров: Я лично тоже ничего не понял. (обращаясь к жене) Аа, отрежь мне кусочек поросеночка. Анжелика Аркадьевна: Я не Аа. Пусть Аа отрезает. Гусаров: Анжелика, ты понимаешь, что я имею в виду. Анжелика Аркадьевна (поднимается с места, подходит к одному из уставленных яствами столиков, берет с него чистую тарелку, накладывает в нее преимущественно овощи и протягивает мужу): Вот чем ты при твоем желудке питаться должен. Гусаров (брезгливо морщась): Я не хочу этим питаться. Пусть этим козлы питаются. Анжелика Аркадьевна: О чем и речь! Раньше надо было думать — прежде, чем бурбон каждый вечер кушать. Гусаров: Бурбон обычно приемная комиссия пьет. Я заложник режима. В какой-то степени. Анжелика Аркадьевна: Где ключ? Гусаров: Нет! Нет ключа! Анжелика Аркадьевна: Как же мне на дачу без ключа попасть? У меня там все книги по этому проклятому ЕГЭ! Когда с детьми уезжали, я попросила их взять, но… Это же твои дети! Где ключ? Гусаров: Ты решила окончательно отравить сегодняшний уикенд? Или… Анжелика Аркадьевна: Или что? Попов: Или споешь все-таки? Анжелика Аркадьевна (после тягостной паузы): Спою. Зря, что ли, учила? Но только если вы мне все расскажете! Хочу знать интригу. Расскажите, пацаны! Гусаров: Тут и рассказывать нечего! Пацаны! Надо же! О футболе мы говорили. Старых тренеров вспоминали. Попов: Добрым словом. Камергерский: Недобрым! Анжелика Аркадьевна: Не пойдет. Как женщина, я доверяю интуиции. Попов: Живете инстинктами, так сказать? Анжелика Аркадьевна: Иначе никак! Особенно в России. Я в первую очередь мать! Попов: Анжелика Аркадьевна, бросайте мужа, уходите ко мне. Я тоже живу инстинктами. Я вам подарю золотой автомат Калашникова! Ну, не в полной мере золотой, но позолоченный толстым слоем. Гусаров: Вот как у тебя это все так органично совмещается? Хотя я ничего не имею против! Она грубо вторгается в мою личную жизнь. Но! (Гусаров поднимает вверх указательный палец) Она еврейка! Причем махровая! Я из-за нее не могу толком карьеру построить! Все на подхватах! Попов: Абсолютно поддерживаю власть в этом вопросе, только какое это имеет отношение к моему сердечному предложению? Гусаров: Я считал, что прямое. Если у вас появятся дети, то они будут евреи. Это передается по матери! Попов: Значит, у тебя все дети — евреи? (Камергерскому) Ты вот критикуешь режим, а режим — разумный. Не пускают столбовые бояре ***** /грубое сниженное название евреев/ к себе. Анжелика Аркадьевна (ласково): Помягче, Ваня! Помягче! Попов (Анжелике Аркадьевне): Желя, не критикуй. Вспомни — кто за тебя в школе дрался? Где были твои евреи? Я постараюсь мягче. (Попову) Так, спрашивается, зачем тебе такая неудобная женщина? А я ее с руками и всеми ***** /грубое сниженное название детей-евреев / оторву. Бесценное сокровище в твоих руках, Димон, а ты кобянишься! Женщина, мать, личность! Анжелика Аркадьевна: Как же я Лиде завидую! Такой тембр, такие реперные точки массирует! Попов (гордо): Четверть века могу ей мотивировать — почему выпить надо. Мякинин-Прорубев (беспокойно рассматривая собеседников): Не пойму: вы шутите или между вами… Как это с женами бывает… Гусаров (обиженно): Они так развлекаются! Шутят! Анжелика Аркадьевна: Горыныч, не вникай. (обращаясь к мужу) Где ключи? Гусаров: Хорошо, я расскажу! (обращаясь к друзьям) Мы на прошлой неделе в этом же составе играли в футбол, потом так же сидели, философствовали. Слово за слово… Одним словом: решили выяснить, у кого вины перед миром больше. Я позвонил Пореченкову, тот дал задание кому надо. Через неделю прислали письмо с перечислением. Один — вор, другой — предатель, третий — убийца, четвертый — растлитель. Анжелика Аркадьевна (обеспокоено): Детей? Гусаров: Нет, чужих невест на свадьбе, прямо в посудомоечной. Женихи *****/ совершали самоубийство /. Анжелика Аркадьевна: Ну, кто вор — понятно. Убийца, скорее всего, Горыныч. Он человек широкий. С предателем — тоже все понятно. Замуж звал, а сам женат. То есть великое в малом проявляется. Михаил Олегович, как же вас-то в посудомоечную занесло? Камергерский: Любовь зла. Нельзя было отказаться. Выше моих сил. Думаю, что в этом причина моего одиночества. Карма! Мякинин-Прорубев: Нет никакой кармы. Есть бездна! И ты в нее, как умирающий кит, скользишь. Уцепиться не за что! Иногда просыпаюсь мокрый. Жена говорит, я страшно кричу во сне. К доктору ходил. К академику. Он долго со мной разговаривал и сказал, что меня может только Бог спасти. Советовал принудительно госпитализироваться, когда накатит. Анжелика Аркадьевна: Как же ты пьешь? Мякинин-Прорубев: Речь вообще не о бухле. Речь о том, что я человека убил. Да, по пьяни! Но он очень неправильно говорил. Сектант! Даже проститутку себе вызвал в милицейской форме, когда мы в порту еще стояли. Анжелика Аркадьевна: Ты тоже себе проститутку вызывал? Мякинин-Прорубев: Само собой! Юг, не женат — почему нет? Попов (обращаясь к монументалисту): Исключительно для себя спрашиваю: что именно неправильно говорил покойник? Мало ли? Чтобы случайно в разговоре не брякнуть. Мякинин-Прорубев: Он называл православных некрофилами, а святые мощи — сатанизмом! Попов (стараясь не беспокоить монументалиста): Какой бред! Камергерский (язвительно): Да, за это убить можно! Мякинин-Прорубев: Не повод зубоскалить! С того случая вся жизнь вверх тормашками — с одного объекта на другой. Рябило перед глазами. Камергерский: Интересно, как отмазался? Убийство — не хухры-мухры? Мякинин-Прорубев: Не знаю как! Думал, никто не знает. Выходит — знают, все знают, но почему-то молчат. Может, не хотят, чтобы следственный комитет в бумагах по объектам рылся. Там у всех слоев управления свой немаленький интерес. А у кого-то и стратегический. Возводили мы парковый комплекс в одном месте. Так мой главный бухгалтер мне проговорился, что через наши счета миллиарды куда-то протекли и пропали. Я было забеспокоился, но мне жена племянника позвонила и не советовала. У нее муж в органах. Через полгода армией были взысканы средства на разработку и внедрение новой зенитно-ракетной технологии. Камергерский (Попову): Вот она — твоя армия! Попов: Еще раз — не твоя, а наша! И раз уж разговор зашел, то я в таком вот вложении ворованных средств плохого не вижу. Камергерский: Услышь себя, кум! Ворованных средств! Попов: Вложенных в новые зенитно-ракетные технологии, а не в содержание какого-нибудь зарубежного — типа миротворческого и благотворительного — ***** /дерьма/ ! Они за наши деньги нас санкциями душат. Камергерский: Не понимаю: почему нельзя законными способами укреплять нашу и без того жирную армию? Попов: Потому что внутренний враг силен. Инородцы, незаинтересованные в нашей победе. Камергерский: Победе над кем? Попов: Боюсь, что над всеми. У нас с Отчизной, как у тебя с невестой друга, выбора нет. Всю историю от кого-то защищаемся. Не дают дыхание перевести. «Дайте России 100 лет мира — и вы ее не узнаете!» — Столыпин говорил. Мякинин-Прорубев (обращаясь к Анжелике Аркадьевне): Матушка, вы петь будете? Надоели они со своей политикой. Анжелика Аркадьевна: Спою. Почему нет? (обращаясь к Лиловейшему) У вас тут переносной колоночки не найдется? Я под минусовочку пою. Лиловейших: Устроим! У нас для караоке все есть. (обращаясь к младшему парщику Пете) Петя, ты же умеешь это все настраивать? Петя: Будет сделано, Андрей Валентинович. Сейчас из Венецианской залы музыкальный центр перенесу. (удаляется) Мякинин-Прорубев (знак Гаврилычу, чтобы он наливал пиво и бехеровку в опустошенные к этому времени бокалы.): Раз не поем, то пьем! Неожиданно для всех собравшихся в банный зал зашла Лида — супруга генерала. Попов: Лидочка, ты как здесь оказалась? Ты же в монастырь поехала? Лида: Сорвалось там все: старец заперся и никого не пускает. Попов: Как так? Лида: Вот так! Только иногда из окна его келейница леденцы кидает. Освященные. Мне Екатерина Сергеевна звонила. Предупредила. Мне один леденец взяла. Попов: Здесь как оказалась? Анжелика Аркадьевна: Это я позвала: она же бэквокал у меня. Знаешь, какая у нее дыхалка? Полторы минуты тянет! На «соль»! Я тебе говорила, Ваня, когда свой новый диск дарила. Ты что, так и не послушал? Попов: Что такое бэквокал? Гусаров: Подвывают. Анжелика Аркадьевна: Не дерзи, Димон. Лида: Не поняла, Ваня, ты что — меня не рад видеть? Попов: Птичка, ты что, издеваешься? Мне без тебя жизнь не мила! Но молитва на первом месте, да и по конфеткам от старца я соскучился. Петя притащил из Венецианской залы акустическую систему и быстро подключил ее. Присоединил два микрофона. Анжелика Аркадьевна и Лида подошли к стойке. Анжелика Аркадьевна вставила флешку в систему и запела: «Свет растворяет кристалл, Снег переходит в дождь. Кем же ты, милый, стал? Пошлость, абсурд и ложь». Лида подносит микрофон к лицу и красиво поет полторы минуты на одном вдохе, отчего многие из присутствующих невольно тоже затаили дыхание. Когда последняя нота отзвучала, залу наполнил звук облегченного вдоха. Анжелика Аркадьевна выждала эффектную паузу и продолжила: «Как мне теперь ходить Той же дорогой к дому? Как мне теперь любить? Как мне любить другого?» Закончив песню, дамы вернули микрофоны директору. Директор бани одобрительно похлопал их по плечам, поднес к лицу один из микрофонов и внезапно громогласно поинтересовался у всех присутствующих. Лиловейших: Так что будем с проститутками делать? Получается, уже на две меньше? Немая сцена. Лица присутствующих отражают ужас, панику, глубокую растерянность, отчаяние. Лиловейших (неожиданно осознав неуместность своей реплики): Я пошутил! Лида (обращаясь к мужу): Это кто? Попов: Это директор бани. Друг Гусарова. Лиловейших (примирительно заискивающе): А что не понравилось? Ну, очень было бы смешно, если бы вот так оно и было на самом деле, а не просто анекдот. Мякинин-Прорубев (обращаясь к нему): Прошу, больше не рассказывай таких анекдотов. Лида (смущенно): Так похабно! Анжелика Аркадьевна: Знаешь что, Лидочка? Что-то здесь не так, а вдруг это не анекдот? Лиловейших: Анекдот, анекдот! Анжелика Аркадьевна: Давай-ка я по номерам и раздевалкам пройдусь. Мало ли с кем увижусь! Гусаров: Аа, это лишнее! Зачем провоцируешь? Анжелика Аркадьевна: Машину мне новую купишь? Гусаров: Подумаю. Анжелика Аркадьевна (обращаясь к подруге): Вот как надо общаться с мужьями, Лидочка! У всех мужиков — туннельное мышление. Попов: Лидон, сразу говорю: я могу тебе подарить только танк. Тебе нужен танк? Лида: Нахрена мне танк? Мне фильтры новые надо на водоочиститель поставить. У нас плохая вода: в чайниках много накипи. Камергерский (грустно): А я ведь не женат. Мне нечего бояться. Мякинин-Прорубев: Я в свою очередь не хотел бы, конечно, чтобы моя жена ходила в баню в мужской компании. Не поговоришь толком, не выпьешь. Лида: Горыныч, прекращай демагогию и просто набей ему морду. (указывая на банщика) Ты ближе всех. Монументалист не стал затягивать и врезал с размаху кулаком в висок директору бани. Тот грузно ухнул и завалился в бок, по дороге ударившись головой о косяк кресла. Над банной залой нависла долгая тягостная пауза. Первым пришел в себя Михаил Олегович и бросился к бездыханному телу Лиловейшего. Камергерский: Что ты наделал? Мякинин-Прорубев (потирая кулак): Лида права по большому счету! Камергерский: Это понятно. Ну зачем же убивать? Мякин-Прорубев: Как убил? Лида (в ужасе): Зачем же ты его так сильно? Мякинин-Прорубев: Не хотел! Рука тяжелая! Может, откачают еще? Камергерский (наклоняясь к мертвому телу): Не откачают. Ему прямо углом ступеньки полчерепа срубило! Анжелика Аркадьевна: Что значит — убил! Он умер? Какой ужас! Попов: Убил!? (по-армейски расчетливо обвел взглядом всех присутствующих и быстро достал с комода пистолет). Гусаров: А зачем ты сейчас пистолет в руки взял? Попов: В первую очередь — чтобы никто из присутствующих отсюда не вышел до принятия общего решения. Анжелика Аркадьевна (с ужасом уточняя): Какого решения? Попов: Общего! Петя (обращаясь к Попову): Вы что — нас тоже убьете? Попов: Что ты за чушь несешь! (обращаясь к Гаврилычу) Ваш начальник в таком случае что бы сделал? Гаврилыч: Был у нас один случай. В 93-м упарился один клиент, и непонятно, что дальше. Тогда наш директор предложил купить печь для сжигания крупного мусора и во дворе ее поставить. Чтобы заодно мусор сжигать. Вы не представляете, сколько мусора набирается за неделю. И чего там только нет: и нижнее белье, разные дамские принадлежности, и гадость такая, что даже видеть не хочется. Можно сказать — очень печь много раз выручала. Гусаров: Вот — уже хоть что-то! Лида: Ваня, ты хочешь его и вправду сжечь? Попов: Дело пока неясное, но как военнослужащий я должен обеспечить все альтернативы. Мякинин-Прорубев (выпивая водку): Не мудрите, ребята! Ничего не надо делать — надо просто милицию вызвать. Анжелика Аркадьевна: Тебя посадят! Мякинин-Прорубев (наливая из штофа еще одну рюмку водки и употребляя ее): Пусть сажают. Лида: Как это — пусть сажают?! (и повернулась к мужу) Может, и правда, лучше сжечь? Камергерский: Что за дикости! Попов (тыкая полупустым бокалом в художника-монументалиста): Кум, ты что, хочешь, чтобы его посадили в тюрьму? Камергерский: Нет, конечно! Попов: Так его обязательно посадят. Камергерский: Я понимаю, но это как-то не по-человечески. Попов: Кум, нам не надо «по-человечески» — нам лучше по-русски, чтобы наш родной человек в тюрьму не загремел, причем отчасти по вине моей жены — твоей кумы. Мякинин-Прорубев (обращаясь ко всем присутствующим): Ребята, еще раз вслушайтесь в мои слова: надо вызывать милицию и не надо ничего придумывать. Я — человек законченный. Сами знаете — не первый покойник на мне. Гусаров: Горыныч, опомнись! Какие покойники? Покойники есть не просят, а у тебя дети и старые родители. Или ты на помощь государства рассчитываешь? Лида: Давайте тогда хоть какой-нибудь тайное голосование проведем — жечь или не жечь? Гусаров: Зачем тайное? Камергерский (испуганно): Только тайное! Попов (тыкая в старика и юношу пистолетом): Вы, господа, присядьте пока вон на том диванчике, подальше от двери. Гаврилыч (дисциплинированно переходя с помощником в указанное место): Мы что, не будем участвовать в голосовании? Камергерский (язвительно): Что, часто приходится участвовать в голосованиях? Гаврилыч: Часто не часто, но приходится. Камергерский: За гречку небось? Гаврилыч: Почему за гречку? Бывает и по настроению. Надо мной одна дама зажиточная живет. Постоянно своей машиной спуск для инвалидов у подъезда перегораживает. Я специально не поленился: сходил к ней и спросил, за кого она мне посоветует проголосовать? Камергерский: Чего посоветовала? Гаврилыч: Ничего. Она не голосует. Поэтому я, если других дел нет, то обязательно голосую. Кто-то должен! Петя: Мы директора не любили. Злой он был очень. Говорили, из бандитов в наш бизнес попал. Гаврилович: Печка — как раз из тех времен. Петя: Скажем — пропал, и все. Кто там что докажет? Камергерский: Если мы сейчас даже молча согласимся, то автоматически все станем соучастниками. Попов: Мы уже соучастники, ты забыл про Лиду? Лида: Мне много не дадут. Попов: Не только в этом дело! Наше поколение развалило Россию. Молодые были, революции хотелось! Под Цоя порвали империю. Не отдал я в 1993 году нужного приказа — и все покатилось в тартарары! (напевает «Перемен, хочется нам перемен…») Камергерский: Не начинайте! Человек погиб! Попов: Случайно погиб! Гусаров: Может, просто уйдем и не будем никому говорить ничего? Эти господа (он кивнул на Гавриловича и Петю) сами справятся? Справитесь ведь? Гаврилыч с Петей (в голос): Справимся! Камергерский (страдальческим тоном): Нет, так нельзя! Гусаров (находясь в абсолютном душевном разладе): А как можно? Камергерский: Можно сказать, что он поскользнулся и упал на косяк. Попов: Люди мы все здесь немаленькие, органы нам поверят. (он обернулся к женщинам) Только вы ничего лишнего не ляпните. Лида (оценивающе разглядывая мужа): Ваня, ты прирожденный преступник! Попов: 23 года вместе ярмо тянем, трое детей, а ты только заметила? Мякинин-Прорубев (неожиданно ловко выхватывая из рук генерала пистолет): Дайкось! Попов: Ты с ума сошел? Верни оружие! Мякинин-Прорубев: Не отдам! (стреляет в потолок). Стоять всем! Мне сейчас голова не командир! Сердцем живу! Всем руки вверх! Присутствующие поторопились выполнить его приказ. Лида: Игорь Иванович, ты чего там себе надумал? Мякинин-Прорубев (наливая и тут же выпивая очередную рюмку водки): Не кипятись, Лида! И руки тоже не опускай. Я много выпил, реакция случайная, убью — не замечу. Теперь — что два трупа, хоть десять! Камергерский: Хорошо! Успокойся! Выдвигай свои требования! Мякинин-Прорубев: Обязательно выдвину. За мной не заржавеет! Сначала хочу, чтобы Ленина зарыли! Попов: Тут, Горыныч, я на твоей стороне! Мякинин-Прорубев: Шучу я. Кто его зарыть даст? Мои требования гораздо скромнее, но для начала… (он тыкает пистолетом в Петю) Ты, парень, у всех пояса с халатов снимай и руки им за спиной завязывай морским узлом. Петя: Я не умею морским узлом! Мякинин-Прорубев: Завязывай каким умеешь. Петя: Я только на бантик умею. Мякинин-Прорубев: Бантик пойдет. Петя послушно собрал у всех алые пояса с банных халатов и бережно, но крепко завязал всем руки за спиной. Гусаров: Что же это такое творится! Он с ума сошел! У него белая горячка! Анжелика Аркадьевна: Так разоружи его! Мякинин-Прорубев: Не советую, Дима! Ох не советую! Камергерский: Вернись к требованиям… Мякинин-Прорубев: Требования все те же: вызывайте милицию! Я убийца. И я должен быть арестован. Попов: Игорек, ну хочешь, я тебя сам арестую? Я же военный! Развяжи мне руки и отдай оружие! Мякинин-Прорубев: Нет уж! Скользкий вы народец оказались! Ненадежный! Вам верить нельзя! Вы сами себя обречете на кару небесную и земную! (обращаясь к Пете) Петруха! Точно — Петруха! Тебе идет! Ты знаешь, как в милиц… Тьфу ты — полицию вызвать? Петя: У меня есть телефон участкового. Могу ему позвонить. Мякинин-Прорубев: Звони, родной! А мы пока выпьем! Попов: Как мы пить со связанными руками будем? Анжелика Аркадьевна: Согласна, я бы уже выпила! Гусаров: Аа, не надо! Анжелика Аркадьевна: Я не Аа! Мне не нравится Аа! Что ты хотел спросить ГыГы? Гусаров: Я и забыл на нервной почве! Нет! Вспомнил! Аа, не пей! Ты опозоришься, а я опять виноватым буду! Я же могу! И ты можешь! Не пей! Камергерский: Дубина! Как она опозорится — пукнет перед смертью? Попов: Кум, это грубо — совсем на тебя не похоже! Камергерский: Так обстоятельства такие — выпить хочется, а нет возможности! Мякинин-Прорубев (оглядывается вокруг, находит пустой металлический кувшин, выливает туда две бутылки бехеровки и с победным видом оборачивается к присутствующим): Вселенная никогда не оставит нас в беде! Нужно только вожжи отпустить! Пар выпустить! КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА АКТ ВТОРОЙ «Стоит лишь впустить в себя зло, как оно уже не требует, чтобы ему верили». Ф. Кафка На сцене остается мизансценическая архитектура конца первого акта: все сидят связанными пурпурными поясами за спиной. Мякинин-Прорубев с графином обходит связанных товарищей. Мякинин-Прорубев: Может, кто-то стихи почитает? Поэзия придаст нашей выставке дополнительного формата! Попов: Почему нет? (уворачиваясь от остроконечного носика графина) Осторожно — ты мне рот проткнешь. Однажды я написал. На тот момент лежал в пансионате. (предварительно употребив из поданного монументалистом графина): Стою на камнях, из которых когда-то был сложен мой дом. Да что там: не дом, а домишко, Как старая детская книжка, С сияющей белой вершиной, с пылающим, огненным дном. С легендами старых хозяев: с мечтами безвинных детей. Со мной и с тобой, дорогая, с тобой и со мной. И только со мной. Лида: Очень красивое стихотворение! Анжелика Аркадьевна: Согласна, Лидочка! (вспоминает) Слушай, все стеснялась спросить: почему у тебя фамилия Репина, а не Попова? Попов (не давая жене объясниться): Желя! Какая разница? Чего, сама не понимаешь? Анжелика Аркадьевна: Не понимаю. Лида: Жилплощадь в Испании на меня записана. Ване по службе неудобно. Так все делают. Сегодня — генерал, завтра — не угадаешь, а у нас дети. Камергерский (хитро подмигивая Попову): Вот где настоящая поэзия! Попов (хмуро): Очень смешно! Там вся жилплощадь — двушка с кухней в шесть метров. До моря — четыре остановки на автобусе. Камергерский: Масштаб неважен! Важен принцип! Попов: Какой к черту принцип? Обычная осторожность. Ты не увиливай, стих оцени! Камергерский: Стих душевный. Не скажу, что Петрарка, но потешно! Попов: А что тут потешного? За этим вся жизнь. У меня на даче правда такая дорожка есть — на краю пожарного пруда. Новый дом, когда построил, старый куда-то девать надо? Обратился в руководство кооператива, они обещали цивилизованно, но получилось как всегда. Дом бульдозером раздавили, но тратиться на вывоз не стали: земля все стерпит. Так то и дело: я действительно стоял на этих камнях и много думал. Согласись — бытийная метафора? Камергерский: Что, участок засрали? Попов: Тебе что-нибудь рассказывать — одно удовольствие. У самого толком дачи не было. Тебе не понять. Камергерский (печально): Это да, не понять! Не нажил, точнее, и не пытался. А с кем? Я прекрасно понимаю твое «только со мной». И потом: неправда — была дача! Недолго, но была. Причем правительственная! Была у меня одна публикация о коррупции в высших эшелонах власти. Не поверите: приехали, не поленились, дали 10 минут на сборы и поехали на «дачу». Что это была за дача! Это был дворец на холме. Я не пребывал в такой роскоши никогда. За четыре месяца принудительного отдыха я попробовал такие яства и напитки, что даже примерно передать не смогу. Попов: Охрана была? Камергерский: Нет. Тот, кто перевозил, с «корочкой», сказал по приезде: «Отдыхайте четыре месяца и ни дня меньше». И больше я его не видел. Попов: Почему не убежал при первой возможности? Камергерский: Не знаю. Клянусь — не знаю. Оправдывал себя еще большим погружением в материал, чтобы после освобождения поделиться с читателем. С годами я признался себе, что врал себе же — ни при каких обстоятельствах нельзя делиться пережитым мной на даче. Люди не простят мне, что я остался. А не остаться было нельзя! Все это напоминало сладкий опиумный сон. Попов: Девки были? Камергерский: Не просто девки! После такой красоты невозможно иметь дело с обычными женщинами. На трезвую голову, во всяком случае! Попов: В чем суть-то? Камергерский: Суть в том, что сама система мне дала понять, к чему надо стремиться. И что это не единичное явление — это система системы! Попов: Советую — пропусти следующий тост. Ты уже хороший. Камергерский: Подожди, кум! Тут надо анализировать глубже. Мякинин-Прорубев (наливает себе в стакан): Не надо глубже. И так достаточно! Чо вы такие скучные? Потому что совесть нечиста! (выпивает) Простите друг друга! Простите, самое главное, себя! Будьте невинны и тихи — как космос. Или радуйтесь. Да, радуйтесь! (замечает лежащий на столике ананас). О, арбуз! У меня есть идея! Художник-монументалист с пистолетом в руке, хохоча, выпивает очередную стопку бехеровки и, схватив со столика ананас, пытается пристроить его на голове обезумевшего от ужаса Гусарова. Мякинин-Прорубев: Ну что ты, Димка, ломаешься? Ну нет арбуза! Чем тебе не угодил? Не бойся! Я точно попаду! Гусаров (вращая головой): Горыныч, это еще не Валгалла! Я не реинкарнирую! Ты в тряпки ужрался! Ты же меня просто убьешь! Пощади, сволочь! Попов (обращаясь ко всем присутствующим): Тихо, товарищи! Кажется, кавалерия прибыла! Я слышал сирену! Анжелика Аркадьевна: Вот так — случись что, так они только к поминкам приедут! Лида: Желя, не гневи бога! Анжелика Аркадьевна: Да я так…. На нервах! (кивая на Гусарова) Смотри, как мой скользкий извивается? Жить хочет! Гусаров (продолжает крутить головой, делая невозможным установление художником-монументалистом ананаса): Ты меня, Игорь Иванович, послушай! Чисто из мужской солидарности. Ананас красивее на голове у моей жены смотреться будет! Ну согласись — не она нас, а мы ее! Мякинин-Прорубев: Ты знаешь, почему в программках всегда пишут «Акт первый», а не «Первый акт»? Гусаров: Пошел ты в задницу! Мякинин-Прорубев (продолжает рассказ, пропуская мимо ушей все, что не касается его размышлений): Потому что есть «Второй акт». А «Акта второго» нет! Камергерский: ***** / Конец / тебе, Димон! В банную залу входит в сопровождении учтивого Пети участковый — старший-лейтенант Севрюков Николай. Участковый: Добрый день, граждане! Старший лейтенант Севрюков. Где произошло происшествие? Петя (испуганно указывая на труп и художника-монументалиста с пистолетом): Вот, они здесь произошли! Участковый (указывая на пистолет в руках Мякинина-Прорубева): Это что у вас? Макет? Дайте-ка мне его, я сам посмотрю! Мякинин-Прорубев (послушно протягивает пистолет полицейскому): Настоящий, конечно! (показывает на Попова) Генеральский! Калибр как у зенитки! (обращаясь к Попову) Хмурый, зачем тебе такой калибр? Боинги лупасить из огорода? (возвращаясь к полицейскому) Настоящий, пристрелянный! Хотел ананас на голову Димона поставить и с 10 шагов с закрытыми глазами. Участковый: Кто у нас Димон? Гусаров: Я! Участковый: Вы верите в Бога? Можете не отвечать. (поворачиваясь к пьяному художнику-монументалисту и отбирая у него очередную рюмку бехеровки, которую он намеревался употребить) Э-э-э! Зачем же? Мы так ничего не выясним! Воздержимся пока и все расскажем? Мякинин-Прорубев: Тебя как зовут? Участковый: Николай. Мякинин-Прорубев: Значит так, Николай! Подожди — ты можешь мне наручники надеть? Участковый: Нет. Сначала вы все расскажете, потом напишете, потом подпишем протокол, а уже потом наручники. Мякинин-Прорубев: Так долго? Участковый: Это Россия! Мякинин-Прорубев: Зря я без перестрелки сдался! Быстрее бы оформили! Участковый (кивает): Значительно быстрее! Одна бумажка от судмедэксперта, а дальше все в центральном отделе оформлять будут. Разве что — за плохую статистику вздрючат. Ну да ладно, рассказывайте уже! Мякинин-Прорубев: Тут и рассказывать нечего! Я выпил нормально, а покойник женщин оскорблял. Я ему в тыкву дал, он черепом о косяк и умер! Был директор бани. Всё, однако. Такие горизонты! Участковый: Как же всё? Объясните: зачем, угрожая оружием, связали своих друзей? Мякинин-Прорубев: Так потому и связал! Потому что друзья! Нечестные они, но друзья! Участковый: Яснее сможете? Мякинин-Прорубев: Нет. Я, наверное, все — дошел до края горизонта! Земля — плоская! (падает на диван и засыпает) Участковый: Гражданин… Камергерский (подсказывает): Мякинин-Прорубев. Участковый: Гражданин… (забывает и вопросительно смотрит на Камергерского) Камергерский: Мякинин-Прорубев. Участковый: Гражданин Мякинин-Прорубев, спать не получится. Если нужно, у меня и электрошок, и дубинка есть! Попов: Старший лейтенант… Я генерал-майор Попов. Удостоверение в моем пиджаке. В левом кармане. Там еще наградное удостоверение и права. Участковый (козыряет): Очень приятно, товарищ генерал! Это ваш пистолет? Попов: Мой. Но я не об этом! Участковый: Это понятно, но я об этом. Вдруг тут преступный сговор? Мне необходимо до приезда представителей вышестоящих организаций соблюсти все в том же порядке: как все лежало, все лежали. Попов: То есть вы нас не развяжете? Участковый: Ох, простите! Конечно (бросается развязывать плененных). Только вы, пожалуйста, не разбегайтесь. Попов (зло глядя на спящего художника-монументалиста): Идиот, какой же идиот! Анжелика Аркадьевна: Идиот не идиот, а пистолетик у вас быстро отобрал! Попов: На что вы намекаете? Анжелика Аркадьевна: На общее состояние наших вооруженных сил! Камергерский: Зря вы так, голубушка! Общее состояние тут ни при чем. Нужно учитывать личностный фактор! Верхушку! К мужу претензии — он проспал! Попов: Чем что-то учитывать, лучше отнестись по-человечески. По-нашему. Камергерский (продолжает мысль кума): По-ордынски? Попов: Ну, если тебя, кум, больше всего беспокоит азиатский колорит в определении русского менталитета, то тут как на заборе написано: все, что не убивает нас, нам неинтересно. Хоть по-ордынски, хоть по-арийски, хоть по-коммунистически: суть одна — мы, как буратины, рождены для счастья! Всеми возможными путями, кроме гомосексуализма! Участковый (настораживаясь): Какого гомосексуализма? Семья — это союз мужчины и женщины! Я лично за это в Конституции голосовал! Камергерский: Успокойтесь. Господин генерал имеет в виду само отношение к проблеме! Попов: Если вы считаете, что все объяснили, то это не так! (обращаясь к женщинам) Гражданки, вы как считаете, чем подозреваемого лучше разбудить? Может, холодной водой облить? Лида (потирая затекшие руки, обращается к полицейскому): Игоря Ивановича сейчас будить не надо. Ему капельницу надо сначала. Гусаров: Да-да. Не надо будить! (обращаясь к Анжелике Аркадьевне) Аа, ты только не подумай что-нибудь! Про ананас я шутил. Отвлекал внимание! Анжелика Аркадьевна: Не сомневаюсь! (обращаясь к Попову) Вот почему? Вы же военные! Собрали бы всех негодяев и расстреляли разом! Это же в интересах столь любимой вами страны? Попов: Анжелика Аркадьевна, если бы все было так просто… Понимаете, есть задача — оградить Родину от агрессии. Приходится предпринимать массу непопулярных решений. А кто их документально оформит, не покривив душой? Только негодяи. Так что в некоторых объемах негодяи нам необходимы. Камергерский: Тут я тебя поддержу, кум! Что далеко ходить: даже в себе самих мы этих негодяев содержим и совершенствуем. Оформляем в неконтролируемые порывы души. Или так хитренько выворачиваем: все ради наших детей, наших родителей, Родины ради. Хотя, по сути, лучше бы все умерли, чтобы пыли не было. Пыль ведь от людей возникает? Так ведь, господин старший лейтенант? Участковый (не поддаваясь на интеллектуальную провокацию, отчаянно пытаясь набрать на своем телефоне нужный номер): Связи нет! Вы примерно сколько на человека выпили? Лида: Нас не спрашивайте, мы позже пришли. Они до нас часа два в футбол играли и где-то час сидели. Мы с Анжеликой Аркадьевной немного позже расслабились. Анжелика Аркадьевна: Не успели просто. Настроение у нас было расслабленное. Мягко сказано. (обращаясь к Лиде) Ты согласна? Лида: С каждым твоим словом. Русская женщина всю жизнь по лезвию ходит. Никогда не угадаешь, откуда беда придет. Вот вроде футбол — лучше некуда. Но нет: где футбол — там баня, где баня — там водка, где водка — там девки или того хлеще — убийство! Хотя изначально все как здоровый образ жизни преподносилось. Попов: Хорошо сказано! (обращаясь к участковому) Каковы наши дальнейшие действия? Как лучше сказать: известный архитектор по поручению жены начальника оперативного штаба — Лидочки (указывает на жену) — убил директора бани? Или что сам поскользнулся и виском об угол? Гаврилыч (подобострастно): Мы с Петей свидетели. Так и было. Участковый: Мне самому так нравится, но… Все бы хорошо, если бы человек не умер. Какой бы человек ни был, но ему положено отжить все до секунды. Закон должен быть на стороне правых. (ожесточенно трет себе ладонями виски) Честных по закону. Камергерский: Да, я вижу: вы честный человек! И, конечно, вы правы. Но… Участковый: Никаких «но»! Будем оформлять как положено! Лида: Святой вы человек! Наивный юноша! Так ваше «положено» — нами положено! И нашими друзьями! Вы недели не проживете, если кто-то из нас за вас не поручится. Так мне видится. Участковый: Это я понимаю. Но для этого я должен допросить художника. Друг вождя ведь — художник? Попов: Художник спит, проклятый! Бедный! Вот у него похмелье-то будет! Была у меня такая ситуация в одной из компаний на Ближнем Востоке. Глаза открываю, а в меня из автомата *****/ грубое название африканца/ ! Здоровый такой! Целится. А у меня душа в панике. Мы накануне захватили винный магазин и угостились. А тут негр с оружием. Душа вопит — лишь бы скорее сознание потерять! Анжелика Аркадьевна (обращаясь к участковому): Я бы соврала! Участковый (очарованный рассказом генерала): Что было дальше? Попов: Дальше пришлось с ним пить еще день. Не отпускал. Главарь одного крупного бандформирования. Прекрасный хозяйственник, кстати! На тот момент мы с ними и еще двумя бандами объединились в борьбе с фундаменталистами. У фундаменталистов была нефть. У нас ничего не было, кроме амбиций! Поэтому мы победили. Неважно, где ты живешь, важно — готов ли ты принять традицию! На самом глубоком уровне — глубже расы на два порядка? Если да, то ты автоматически принят. Участковый (восхищаясь еще больше): Как вы думаете, я принят? Попов: Я думаю так — ты порядочный человек. Этого достаточно! Участковый: Тогда какие теперь уже мои дальнейшие действия? Попов: Эволюционировать от человека порядочного до человека милосердного, самому не рисковать и дам неволей не пугать. Посадить ведь Лиду — правильно? Участковый: Правильно! Попов: Ты этого хочешь? Участковый: Упаси бог! Но… Анжелика Аркадьевна (обращаясь к участковому): Опять это дурацкое «но»! Как вас зовут? Не расслышала. Участковый: Старший лейтенант Николай Севрюков. Анжелика Аркадьевна: А отчество? Участковый: Лучше без отчества. Анжелика Аркадьевна: Хорошо, буду без отчества. Николай, среди нас — мой муж Гусаров. Вон он сидит. Бедолага. Ты, Николай, не смотри, что он такой кислый. Он представитель всей системы. Она нас уничтожит. Участковый: Вы меня напугали, честное слово! Но чего я могу сделать? Он же (указывает на спящего художника), друг вождя, проснется и разоблачит сам себя, а заодно и всю компанию. Секундочку. Мне все-таки переговорить с одним старшим по званию следует. У вас тут телефон не ловит. (выходит в предбанник) Гусаров (обращаясь к Анжелике Аркадьевне): Аа, ты иногда такие лишние, хотя и верные слова говоришь. Только не к месту всегда. При чужих. Камергерский: Это когда менты чиновникам чужими стали? Попов: Когда их гвардия прижала. Камергерский: Кормушку отбили гвардейцы? Попов: Тьфу на тебя. Не надо про гвардию. Участковый (возвращаясь из предбанника, пряча телефон в карман, обращаясь к Гусарову): Не знал, Дмитрий Вадимович, не понимал ситуации. Жду дальнейших распоряжений! Гусаров: Застрелите его! Попов: Дима, ты охренел? Гусаров: Это вы все охренели, если не поняли серьезность ситуации. Так что если полицейский застрелит пьяного, убийцу, дебошира… Лида (обращаясь к мужу): Ваня, даже думать не смей! Попов: Согласен — нечестно. Хотя все так вывернулось, что и не поймешь. Гусаров (обращаясь к участковому): Остались мы вдвоем. Втроем, если Родину считать. Анжелика Аркадьевна: Жену тоже считай, и я на стороне Николая. У него пистолет есть! Лида: При чем здесь пистолет? У моего мужа тоже есть пистолет. Участковый: Внимание, граждане! Можно я уйду и больше никогда сюда не вернусь? Пожалуйста! Гаврилыч (тянет правую руку вверх, привлекая к себе внимание): Печка! Камергерский (строго зыркнув на него): Заткнись! Участковый (потный от чувств, но еще надеющийся): Пожалуйста, отпустите! Попов: Нельзя! (кивая на художника монументалиста и вытаскивая пистолет) Что нам делать без тебя? Участковый: В каком смысле? Попов: Кто оформит несчастный случай? Участковый: Но тот, кого вы мне убить предлагали, когда проснется? Попов: Убивать никого не надо. Не будем ускорять. Моя жена его разбудит, научит всему чему надо, и все пойдут по домам. Участковый: Гарантий нет. Ноль гарантий. Мне как участковому таких судеб изломанных повидать пришлось! При всей дикости предложения господина Гусарова ؅— он прав. Только это вас всех спасет. И меня в первую очередь. Влип я! Лида: Почему? Участковый: Система не ошибается. Лида: Разве мы не есть система? Все люди? Участковый: Нет, система принципиально безлика и к людям. В принципе, отношение имеет только биологическое. Господин начальник (указывает на Гусарова) и мой тоже ؅— старший по званию, ясно дали понять — выхода особого нет, а у меня только сын родился! Мне совсем не хочется, чтобы его усыновили два гея из Дакоты. Попов: Усложняешь, брат! Участковый: Нет, не усложняю! Я не хочу, чтобы моя жена умерла от передоза в подъезде. (вытаскивает пистолет и стреляет в голову спящего художника монументалиста, обращаясь к Гусарову) Правильно? Гусаров (глухо, в сторону, не глядя на полицейского): Ответ знаешь. Попов (целясь из пистолета в участкового): Убийца! Сука! Лида: Не смей! Попов: Отстань, баба! Все зло — от вас! Слушать — безумие! (стреляет в участкового и убивает его наповал, целится в Гусарова) Какая же ты мразь! Я знал! Всегда знал! Гусаров (обращаясь к Камергерскому): Помогите! Камергерский (закрывая собой Гусарова): Ты что — с ума сошел?  Да вы тут все с ума посходили! Ты же русский человек! Попов (опуская пистолет и наливая себе в кубок бехеровки): Я погиб! Так это не кончится. Гвардейская чуйка! Камергерский (испуганно): Не думай стреляться. Это точно ад. Попов (нервно расхаживая большими кругами вокруг тела): Думаешь, выкрутимся? Я не знаю, я не знаю! Последние годы как в фильме ужасов живу. Камергерский: Всегда выкручивались. Почему должно сейчас все измениться? Лида закрывает лицо руками и начинает плакать. Попов (останавливаясь напротив него и пристально разглядывая свои руки): Кровь! На них кровь! (отвлекаясь на звуки плача неожиданно расчувствовавшейся жены) Ладно-ладно, успокойся! Все идет чередом. Лида: Каким чередом, Ваня! Ты человека убил! Как мы дальше жить будем? Попов (употребляя стопку горячительного): Сердце мое, я много людей убил! Правда, это первый раз по личной инициативе! Везде убивал: в Афганистане убивал, в Чечне убивал, в Абхазии убивал. Два сомалийских экипажа к стенке, не задумываясь, поставил *****/ грубое название африканцев/ . Они перед этим шесть кораблей потопили. Там все мирные корабли были. Меня командировали. Чего вы ждали? Перед этим они 16 человек акулам скормили. Я их всех в строй выставил и спрашиваю: «*****/ Грубое название африканцев/ чертовы, вы же людей убили!» Они мнутся. Я их спрашиваю: «Вы понимали, что это русские люди были?» Они кивают. Кивают, ***** /грубое название африканцев/ . Мол, понимают. Мы их по борту поставили, и я каждого в левый глаз пристрелил. Так плечом придвигаю, чтобы удобнее было, и маковку к стволу прижимаю. Мол, брат, смирись — так аккуратнее. Кто-то, конечно, кобенился, но с учетом их изуверства, я тоже себе некие вольности позволял — чай не гуманисты. Один сбежал. Причем самый злостный был: людей на части рвал, под корабль протаскивал. А там ракушки: на выходе — филе. В команде кок был, говорят, умолял: «Пощадите!» Трое детей. Так они его еще и в зад дернули. (вновь наливает себе и тут же лихо выпивает стопку бехеровки) Когда я это узнал, сердце у меня окаменело. Стал я выяснять, кто такие штуки любит. Двоих выяснил. Ребята чего только не советовали. Я им говорю: «Зверями не будьте». Не уподобляйтесь. Они ни в какую. Очень злые были. Людоедов-извращенцев порешили баграми. Потом по их же навигатору нашли, где этих тварей диких деревня. На катере ведь приплыли. Теперь этой деревни нет, само собой. Их катер на бок положили. Вокруг, как ракушки, всех жителей уложили. По пуле в башку. Не поленились в соседние деревни зайти. Ну не может быть, чтобы на пустом месте такая гниль завелась. Поощряли. Все от этого жили. Стоит такая черная красавица, склоняет ментально русского солдата к скотоложеству. Вот стоит, а сама мужа изувера поминает. Я ей прямо с бедра одиночным в левый глаз — хлоп! Не поверите: душа ликовала. Когда мы к ним домой зашли, трех англичан нашли — пленников. У одного кисти рук были отрублены — его с детьми играть оставили. Морда у него смешная была. Широкая такая, мультяшная. Когда в деревню пришли, он первый к нам навстречу выбежал. Палочка такая с ножками — издали! Еще день по округе семьи пиратские ловили. Два *****/грубое название африканцев/ в соседнее поселение ускакало. Мы не поленились — за ними сходили. Честно, когда узнали, что за ними русские пришли, сами навстречу вывели. Мы их машинами порвали и назад вернули. Правда, старпома черти застрелили. Ой, сказать не успели. Потом извинялись, мол, не знали, что русские. Думали, опять ***** /сленговое грубое название американцев/ со сникерсом. Извинялись не извинялись, но еще одна деревня выбыла. Свидетелей кто оставляет? Пастухи ушли. Ждали их два дня. Чтобы уже, как говорится, воссоединить. Безумные они, интуры их ума лишили. Блин, столетиями в рабы таскали — понять можно. Только с ***** /грубое название африканцев/ так нельзя: больно злопамятные, с нами на этот счет схожи. ***** / Грубое название африканцев/ — чего с них взять. Не забуду, как одна женщина четверых детей вывела. На жалость рассчитывала. Только такая тонкость: у всех детишек на шее ожерелье было из чужих зубов. Их изменить было нельзя. Никого, само собой, не насиловали. Загнали на этот же катер и сожгли. Коллективом. Опять один сбежал. 14 лет. Так ведь не скажешь. Хотя девки там и в 10 рожают. От нас опять не убыло по следам пройтись. Приходим, а там супермаркет. Смартфоны даже лежали. Но на то, не наше, мы и не посягали. Параллельная реальность! В кладовке прятался. Нам его сами местные вывели, когда узнали, что мы из России. Особо кокетничать не стали: башку дверью отлупили и назад вернулись. Местные нам с собой из благодарности, что от пирата ирода избавили, всякой жратвы надавали. Они сами с этими пиратами измучились. Бедность довела. Ну, бедность не бедность, а порядок есть порядок (вновь наливает себе стопку и выпивает ее). Лида (трогая лоб мужа): Нализался? Какие пираты? Попов (виновато разводя руками): Ну а как? Жизнь одна! Я про артзачистку «Буратинами» рассказывал? Лида: Не дошел. Хотя это к лучшему. Без «Буратин» нормально. Попов (протягивая руку к бутылке): Хорошо! Будет за что выпить! Лида (отбирая у него бутылку): Да ты что? Совсем совесть потерял?! Попов: Людмила, я не понял? Бунт на корабле?! Лида (устало отмахиваясь от него, обращаясь к Камергерскому): Бредит. Камергерский: Бредит ли — не знаю, но это не считается. Ты долг выполнял! Попов: От ты лукавый! Какая разница? Пока кумовья разглагольствовали, Гусаров незаметно вытащил из рук убитого участкового пистолет, подошел сзади к Попову и выстрелил ему в голову, потом выстрелом в сердце убил Лиду. Аккуратно вернул пистолет в руку мертвого участкового и повернулся к оставшимся в живых. Гусаров: Господа, все пошло вкривь и вкось, но наконец все наладилось. Система в моем лице освобождает вас от ответственности и принятия решения. Вы свободны и под защитой государства! Сейчас я позвоню своему человеку, ответственному за такие происшествия в соответствующем учреждении. Скорее всего, это будет Мэри Бланш. Оперативная кличка. В миру ее зовут Лариса Ивановна Лебедушкина. Она дама пожилая, но дико расторопная. И живет в двух кварталах отсюда (отходит с телефоном в предбанник и с кем-то почтительно говорит). Камергерский (находясь в шоке от происходящего): Это ад какой-то! Страшный сон! Анжелика Аркадьевна (крайне шокирована): Что на него нашло? Он никогда не выказывал такой агрессии! Гусаров: Аа! Оу! Я тут, я рядом! Не говори обо мне в третьем лице! Что тебе-то не нравится? Ты жива, хотя…было бы заодно удобно. Это еще одно доказательство моей любви. Иррациональной любви, какой она не может не быть. Зная это, ты предашь меня? Анжелика Аркадьевна: Аа очень любит своего котика, но боится, что всех в тюрьму заберут. Слишком много свидетелей. Гусаров: Я тебя люблю. Согласен — много свидетелей (снова берет из рук мертвого полицейского пистолет и убивает Петю. Он хочет убить и остальных, но Камергерский незаметно уже подобрал пистолет убиенного кума и всадил три пули в грудь Гусарова и две — в пышную грудь Анжелики Аркадьевны). Камергерский (отбрасывая пистолет далеко от себя, садится на скамью, схватившись руками за голову, и после длинной паузы обращается к Гаврилычу): Иногда не понимаешь самого себя. Блин! Блин! Блин! Гаврилыч: Понимаю. Зато, как художник сказал, пар выпустили! Камергерский: Это точно! (прислушивается) Какой страшный день! Какие страшные люди! Идет кто-то! Гаврилыч (тоже прислушиваясь): Точно. Может, это та дама, о которой Дмитрий Вадимович упоминал? Камергерский: Может быть! Но я совершенно не представляю, что мы можем ей рассказать! Гаврилыч: У меня есть ощущение, что ей Дмитрий Вадимович все рассказал. Камергерский: В смысле? Гаврилыч: Может ли быть смысл в смертоубийстве? В банной зале появляется Игнатенко Эдуард Семенович, наладчик отопительной системы. На нем комбинезон с множеством карманов, из которых торчат гаечные ключи, отвертки, мотки бечевки и проволоки. Гаврилыч (перекрестившись): Эдуард Семенович! Наконец-то! У нас в душевой, кажется, прорвало. Игнатенко (равнодушно разглядывая мертвые тела вокруг): Случилось чего? Камергерский: Да нет, все путем! Вы издеваетесь, что ли? Игнатенко: Прошу вас! Не пугайте меня! У меня сердце на ладан дышит. Второе шунтирование. Мне волноваться совсем нельзя! Гаврилыч: Действительно! Зачем вы так, Михаил Олегович, с плеча режете! (жестом указывая на свободное кресло рядом с собой) Садись, Эдуард Семенович! Игнатенко: Спасибо вам огромное! Каждый день обязательно какой-нибудь риск. Вчера дома внучка незаметно подошла и хлопушку хлопнула! Думал — все! Час корвалол пил. Где прорвало? Гаврилыч: В душевой где-то. Художник знал, но его… Игнатенко: Не надо! Гаврилыч: Хорошо! Сам сходи, посмотри! Сантехник поднимается со скамьи и, позвякивая ключами, бредет в душевую. Камергерский: До какой же степени человек за жизнь цепляется, если даже явные ужасы не позволяет себе осознавать? Гаврилыч: Потому и царь природы, что может не думать! Мы, русские, это лучше всех понимаем! Камергерский: Ты как Ваня заговорил! Гаврилыч: Так оно так и есть! Если думали, то погибли бы обязательно. А так — мы не думаем и всегда побеждаем. Нет задней мысли у нас, потому что передняя отсутствует. Камергерский: От ваших умозаключений жути больше, чем от сегодняшней кровавой бани. Что мы, совсем животные? Вы так считаете? Это хорошо? Гаврилыч: Конечно, хорошо: живем сердцем. Камергерский: Нет! С меня довольно! Пора опять звонить в ми… полицию и начинать уже... Что там в таких случаях начинают? Гаврилыч: Ты чего — правда в тюрьму хочешь? Камергерский: Не хочу! Больше всего на свете не хочу! Только мне придется! Гаврилыч: Зачем? Можно аккуратно все убрать и жить спокойно. Тем более сейчас уборщица придет. Камергерский (обреченно): Ах да! Уборщица! Пенсионерка. Гаврилыч : В милицию я бы тоже не торопился звонить. Они люди занятые. Им проще трупы оформлять, чем с показаниями возиться. Понять можно — все же врут! Камергерский: Иначе невозможно! Гаврилыч: Давайте хотя бы уборщицу дождемся! Камергерский: Давайте. Но с другой стороны — если она уберется, то как мы будем в полицию звонить? Надо пенсионерку отменять! В банной зале появляется аккуратная дородная старуха с большой сумкой на плече. Лебедушкина: Меня нельзя отменять. Я не спектакль! Я живой человек! Камергерский: Иначе никак! Мы должны заявить… Лебедушкина: Не должны! Дмитрий Вадимович дал точные инструкции. В службе код подтвердили. Камергерский: А ничего, что Дмитрий Вадимович умер? Что вон он, в луже крови лежит? Лебедушкина : Ничего. Рано или поздно мы все умрем. (разглядывая разбросанные по залу тела) Мертвые? Гаврилыч: Можете не сомневаться. Камергерский: Это безумие! Даже если мы всех вывезем и в лесу закопаем, мне завтра вопросы могут задавать. Лебедушкина : Кто? Какие вопросы? Не будут. Что за копания? Зачем? Есть кислоты. Я, кстати, по первому образованию — химик. Закончила Берлинский университет с отличием. Очень амбициознная девчонка была! Камергерский (возвращая внимание к интересующей его теме): И завтра я буду жить так, будто ничего не случилось? Лебедушкина: Будете. С удовольствием будете. Теперь идите домой, к детям. (обращаясь к Гаврилычу) Ты тоже шуруй. Камергерский: Отказываюсь верить в происходящее. Я понимал, конечно, что где-то есть зло. Гипотетически. Но и мысли допустить не мог, что мы и есть это зло! Гаврилыч: Точно, пойдемте домой. Дама права: если вопросы возникнут, то это произойдет само собой. Наше участие на этом этапе необязательно. Камергерский: Как можно от такого уйти! Все наши ужасы рано или поздно происходят с нами! Гаврилыч (одобрительно приобнимает Михаила Олеговича): Не терзайте себя так! Из душевой появляется Эдуард Семенович. Эдуард Семенович (обращаясь к уборщице): Вы не из дирекции? Лебедушкина: Нет. Что вы там делали? Игнатенко: Трубу чинил. Починил. Расходку клинило по углу. Лебедушкина: По углу? Игнатенко (кивает): По углу. Лебедушкина: Век живи, век учись! Игнатенко: Очень тонко подмечено. Пойду жить (покидает сцену). Гаврилыч: И я за ним (покидает сцену). Камергерский (все еще находясь в состоянии шока, обращается к Лебедушкиной): Скажите мне, можно со всем этим ужасом что-то сделать? Лебедушкина : Нет. Но моя бывшая коллега ныне работает в гардеробе Дома офицеров Центрального округа. Так она много слышит. И она намекнула — это конец света. Наконец-то! Камергерский: Думаете? Лебедушкина: Рассчитываю на это! А вам бы «ладно» давно сказать нужно. Камергерский : Что значит «ладно»? Из-за вашего «ладно» я лично не хочу жить. Приняв за данность то, что мне сегодня как порядочному человеку нельзя не принять за данность, я не могу, не должен жить! Даже если я смирюсь со своим преступлением, то я не смогу ни секунды существовать спокойно, трезво осознавая, что рядом катится такая махина. Она — как гриб — не разрушает, а трансформирует нас в апокалипсических зверей! Нет, решительно отказываюсь от жизни! Лебедушкина: Из личной симпатии могу вам профессионально помочь. Камергерский (тщательно обдумав ее слова): Не сочтите за назойливость, но да! Помогите! Лебедушкина: Тогда передайте мне ваш пистолетик и пойдемте вот на тот диванчик с подушечками. Вы ляжете удобно и подушечку себе на лицо. А я — через подушечку две пулечки. Камергерский послушно выполняет ее рекомендации: ложится на кушетку и кладет атласную алую подушку себе на лицо. Лариса Ивановна садится на пуф в изголовье. Лебедушкина (говорит перед тем, как нажать курок): Был в моей жизни период, когда я блистала на парижских сценах как певица. Меня звали Мэри Бланш. И я прошла подготовку радистки в учебном центре под Балабаново. Руководителем курса была княгиня Полонская. Она научила меня убивать любовью. Мужчины сходили с ума. Мата Хари копировала мою прическу. Мадам Коко присылала мне все новые ароматы на дегустацию. Но однажды я вышла на сцену на бис и поняла, что больше всего на свете мне хочется, чтобы все зрители умерли. Вы правы — мы звери. Но поздно было меняться. Тогда я обрела себя, хотя понимала, что и для меня — это конец. Камергерский (глуховато, из-под подушки): Слава богу! Лебедушкина убивает Камергерского двумя глухими выстрелами, возвращает пистолет на место и покидает сцену. КОНЕЦ