Общество

Марина Ахмедова: Она теперь просто ждёт, когда ей скажут, что Россия победила

В поселковом кафе тихо идут поминки. Здесь — приграничье. После распада Союза граница прошла буквально по огородам и по кладбищу. Снаряды с той стороны регулярно прилетают, но сегодня тихо. На столах белые скатерти, красные салфетки. Поминающие не шумят. За мной заходит заместитель главы поселения — Ирина Васильевна. Она говорит, что сейчас хоронят человека, умершего от болезни, а на прошлой неделе в посёлке хоронили сразу двух бойцов СВО и она — учительница географии — знает их.

Один — Илюшечка — врезался в её память светлым добрым ребёнком, медленно встающим из-за парты отвечать урок. А парта — третья в первом ряду. Илюшечка мог бы умереть ещё в детстве — в свой день рождения. Бабушка и дедушка, родители матери, пошли в магазин за тортом и взяли его с собой. Выходят со двора, а на улице ребята снежную бабу лепят. Илюшечка заинтересовался, к ним побежал, бабушка с дедушкой говорят: «Ну ладно, играй. Сами сходим». По дороге их сбил КамАЗ. И остался Илюшечка у матери один.

— После школы я не видела его, — говорит учительница. — Увидела только в гробу. Но тот был закрытым.

Другой боец — Петенька — был цыганской национальности. Его мать бросила совсем маленьким, уехала жить к новому мужу в Воронежскую область, а тот с Петенькой жить не захотел. Растили его бабушка и дедушка. А когда пришло время выбирать профессию, дядя, материн брат, сказал ему: «Я всю жизнь проработал фельдшером. Эта профессия хорошая — ты всё время людям помогаешь». Петенька отучился в медучилище, а когда началась СВО, записался на неё сам — спасать раненых. Погиб он, когда артиллерия накрыла его товарищей, а он бросился с фельдшерской сумкой к ним. Женщина из ВСУ добила его прямым выстрелом в голову.

На похороны его сюда, в посёлок Белгородской области, съехались цыгане — из Воронежской области, Саратовской, из Пензы, Волгограда. Вся диаспора. И мать родная приехала. В доме цыгане поделились на два враждующих лагеря: одни поддерживали мать, другие были за бабушку. Мать завыла, запричитала, устроила истерику, а бабушка стояла за гробом и зло зыркала на неё. И тут в дом зашла чиновница — Ирина Васильевна, бывшая учительница географии. Её тут же окружила толпа неместных цыган. Глаза у них были, по её словам, чёрные, злющие. «Они б меня закололи, если бы было чем. Такая тяжёлая энергия от них шла», — сказала она.

Цыгане теснили её и повторяли: «За что нам это всё? За что? Ты — власть, скажи, за что?»

— Ваш Петя — герой, — сказала она. — Он погиб, чтобы мы все жили! Я, во-первых, соболезную. Во-вторых, и мне он не чужой, учила его.

— Герой? — недоверчиво спросила одна цыганка.

— Наш Петя — герой? — зазвучал хор голосов.

Цыгане обняли её и плакали, повторяя, что их Петя — какой-то цыган — герой России. А возле гроба продолжала очень громко кричать его мать.

Отсюда Ирина Васильевна пошла на другие похороны — Илюшечкины. Там его одноклассница читала над гробом посвящённый ему стих. Все плакали, в голос рыдали, одна только его мать стояла как каменная. Она не проронила ни одной слезы. И потом в посёлке говорили: «Просто каменная».

Я решила дойти до неё, до этой каменной матери. Захочет говорить — впустит, скажет уйти — уйду. В посёлке было по-прежнему тихо, снег лёг уже на чёрные огороды, но не закрыл их, а сделал чёрно-белыми. Раньше отсюда постоянно ездили на ту сторону. Даже учились там в институтах. Города Союза, которые при распаде отошли Украине, считались более престижными, чем Белгород. Белгород среди местных считался захолустьем, а уж этот посёлок — тем более.
Когда появилась граница, между теми и этими людьми пошло небольшое отторжение, но ненависти со стороны русских не было и сейчас нет. А всю боль, которую испытали поселковые от того, что родственники по ту сторону границы отказались от них, они вложили в любовь к своей стране, стали плести сети, кормить проходящих мимо бойцов.

У каменной матери на столе стоит фотография сына, рядом икона и церковная свечка в стакане с зерном. На столешнице — рюмка водки, накрытая чёрным хлебом. Мать вздыхает, под глазами её — чёрные круги.

— Я такой плохой матерью была, — говорит она мне. — Но я же не знала, что он погибнет. Я думала, он будет всегда. А теперь я одна как перст. И внуков не дождалась. А вы просто так пришли или по делу?

— Просто так.

— Трудно мне с ним бывало. А вы знаете, что он один раз залез с друзьями на чужую дачу, чтобы поесть малины, и зачем-то они унесли из того дома банку кофе? Дело чуть до суда не дошло.

С сухими глазами она рассказывает, что этот светлый парень в военной форме, фотография которого стоит возле Иисуса Христа, был дерзким и не таким, каким его запомнила учительница. Героем, одним словом, не был. Один раз выпил и сел за руль — у него отняли права, с работы уволили. И тогда мать оформила его косить газоны. Утром он должен был выйти на работу, но не пошёл. Она позвонила туда: «Девчат, ну что, сын приходил?» — «Нет. А мы его так ждали». И тогда мать сказала ему: «Либо ты идёшь косить, либо я иду вместо тебя». Сын пошёл, отработал несколько месяцев. Началась СВО, и он сам пришёл в военкомат. Сказал: «Туда не рвусь, но кто-то ж должен».

— А вы говорите, не герой… — перебила её я, и она закричала, что не герой. Что однажды он ей оттуда позвонил и сказал, как ему трудно. Что украинцы лезут отовсюду, как тараканы. Что эвакуировать раненых он ходит без автомата — так легче нести. А она ответила криком: «А я тебе говорила?! Говорила! Я тебя предупреждала?! Предупреждала! Ты на войну попадёшь, говорила я! А ты мне что сказал: «Ой, ладно, мам!»

Она открывала чат с ним и показывала мне переписку. Он рассказывал матери всё. Она знала всех его товарищей, собаку, которую они подобрали (собака погибла чуть раньше Илюши), — и мать ругала его, что они и собаку потащили на войну. Она же не знала, что сын умрёт. Знала его командира, который Илюшечку берёг, но за неделю до его смерти погиб сам. И про то, как они захватили террикон, но его прошляпили. Долгие дни СВО мать жила тем, чем жил её сын. А потом он ей больше не ответил, и теперь мать смотрит в чат, на аватарку сына, на последние слова сына и говорит: «Дык… человека нельзя же ж к жизни вернуть».

— Вы вообще никогда не плачете? — спросила её я.

Она нахмурилась снова, взялась за грудь и сказала, что там у неё — каменное сердце. Вот такая она чёрствая мать. Когда родители в один день ушли, она плакала: оплакивала прошлое, но когда ушёл Илюшечка — окаменела от того, что ушло оно, её будущее.

— Плохая я мать, — повторяет она. — Не говорила ему, что его люблю.

— Но любовь не в словах, — говорю ей я. — Вы знали всю его войну до мельчайших подробностей. Вы жили его жизнью. Это и есть любовь.

— Хочу плакать и не могу, — говорит она, провожая меня.

На кладбище ей вручили орден Мужества сына. Но её ниточка с терриконами, с эвакуациями, с боевыми действиями оборвалась. Она теперь просто ждёт, когда ей скажут, что Россия победила. Говорит, будет смотреть, как отстраиваются освобождённые города. Это единственное будущее, в котором присутствует дух её сына. Она хмурится, я смотрю в её сухие глаза, и мне хочется, мне очень хочется, чтобы это будущее росло вокруг таких некаменных матерей.